Татьяна Степанова - Врата ночи

Это — не Мещерский. Велосипедист в синей куртке. Незнакомый парень, энергично крутивший педали старенького велосипеда. Возле него и притормаживала «Вольво». Колосов поддал газа, еще мгновение — и они поравняются с иномаркой, но...

Удар! Скрежет металла, вопль — «Вольво» вдруг резко вильнула вправо, ударив велосипедиста, сбросив его в кювет. Из машины заметили преследователей — и не остановились. Наоборот, прибавили скорости. В этот миг оперуполномоченный Ландышев, высунувшись в боковое стекло, разрядил вслед удаляющейся «Вольво» все обойму. Целил, как того и требовала инструкция, по колесам. А прострелил капот и вышиб заднее стекло. Звон осколков...

Никита выжимал из своей «девятки» последнее. Сначала они висели у НЕГО на хвосте. Но вот расстояние неумолимо начало увеличиваться. И тут сквозь вылетевшее заднее стекло Никита увидел, что в машине не один, а два человека. Один — за рулем, второй — на заднем сиденье. И быть может, уже...

— Не стреляй! — крикнул он Ландышеву, загнавшему в «Макаров» запасную обойму. — Ему некуда деваться. Там выезд на шоссе. Там наши его остановят.

Но «Вольво», словно почуяв что-то, неожиданно свернула в противоположную от шоссе сторону — прямо в поля. И не увязла в пашне, не остановилась, как предполагали гаишники. Правда, сразу резко упала скорость, но ехала, упрямо удаляясь. Колосов свернул следом и... Натужный гул мотора, пробуксовывающие в мягкой земле задние колеса.

А «Вольво» направлялась к лесу.

— Дай пистолет!! — Скуратов, бледный, бешеный от злости, бросил это опешившему Ландышеву. И, видя, что тот и не собирается подчиниться ему, рявкнул: — Дай мне, молокосос! Дай сюда!

Он рывком на ходу распахнул дверь машины, высунулся.

— Дай мне пистолет! — крикнул он Колосову. — Я же вижу — ты в парня боишься попасть. И попадешь наверняка, если выстрелишь! Замочишь его! А я... дай мне!

Колосов попытался поддать газа — «девятка», выбрасывая из-под колес комья земли, с усилием ползла по целине. Кивнул Ландышеву. Приказал. Тот хотел возразить, но, увидев в зеркальце лицо Колосова, отдал пистолет Скуратову. И...

Пять выстрелов подряд — они эхом отдались в полях, взметнув стаи птиц с деревьев. Пять выстрелов — вроде в последнем порыве отчаяния вслед удаляющейся иномарке.

Скуратов едва не вывалился под колеса. Ландышев крепко держал его за пиджак. Он стрелял, как стреляют на охоте или в тире.

«Вольво» резко завиляла. Визг тормозов, грохот осыпающихся стекол. Карканье потревоженных ворон и галок. Тишина.

Никита, по щиколотку увязая в рыхлой земле, подбежал к иномарке первый. Скуратов отстал, задыхаясь. Отстал и Ландышев.

— Выходи, ну! Руки! Выходи!! — Колосов рванул дверь со стороны водителя. Увидел ЕГО окровавленное лицо сквозь разбитое стекло. И...

Тело Астраханова вывалилось из салона, едва лишь Никита распахнул дверь. Пули попали ему в затылок и шею, перебив шейные позвонки. На окровавленном, усыпанном стеклом заднем сиденье лежал связанный Мещерский. У Никиты тряслись руки, когда он вытаскивал его из машины, лихорадочно осматривал, ища раны. Мещерский был без сознания. В него тоже попали две пули. Одна — в левое плечо, вторая... по касательной скользнула по черепу, сорвав клок волос и оставив на темени кровавую ссадину.

Астраханов лежал на боку. Глаза его были открыты. Колосов наклонился к телу и едва не отпрянул. Ему показалось... В призрачном обманчивом утреннем свете ему почудилось, что изо рта Астраханова выползла черная змея. Но это был сгусток черной венозной крови. Точно плевок, он впитался в рыхлую истоптанную землю. Землю, некогда дававшую щедрый урожай, а ныне заглушённую сорняком.

Все закончилось...

Катя словно сбросила с плеч непосильный груз. Она часто вспоминала слова Колосова: «Хорошо, что все это закончилось для него малой кровью. Могло быть хуже. Гораздо хуже».

Для него — это для Сергея Мещерского. Вот уже более месяца он находился в Центральном госпитале МВД по поводу огнестрельного ранения и контузии. Пулю из его плеча благополучно извлекли, ожоги ладоней зарубцевались.

Катя разрывалась между домом и госпиталем. «Сотряс» и перелом Кравченко, ранение Мещерского... Но она тысячу, миллион раз готова была благодарить бога, что ЭТО ДЕЛО для них закончилось. Пусть не без крови, пусть. Но закончилось навсегда.

Колосов навещал Мещерского в больнице даже чаще, чем Катя. Ездил в госпиталь после работы. Они подолгу беседовали. О чем — это так и осталось для Кати тайной. Кравченко очень тяжело переживал свое вынужденное бездействие и «обездвиженность». Они разговаривали с Мещерским по телефону, когда врачи разрешили тому подниматься. О чем — это тоже осталось для Кати тайной.

Ей самой начальство строго-настрого запретило «освещать в прессе все перипетии этого дела». Да, собственно, она и сама вряд ли смогла бы выплеснуть все это на газетные страницы. На газеты, их интерес к сенсациям ей как-то стало плевать.

Некоторые подробности постепенно прояснялись в ходе расследования, находя подтверждение в найденных уликах и доказательствах. О других фактах у Кати осталось лишь свое собственное смутное, неясное впечатление. А порой ей хотелось освободится от всего этого, как от нечистот или заразы. Разом забыть все. Но она чувствовала, что не освободится и не забудет до тех пор, пока не расставит для себя точки над "и".

Был тихий субботний августовский вечер. Кравченко, по-прежнему в гипсе, сидел в лоджии. Кате самой пришлось вытаскивать кресло из комнаты. Она сидела в складном шезлонге напротив, смотрела на ящики для цветов. Бегонии совсем засохли. В суматохе и тревоге последних недель цветы бросили на произвол судьбы. Не поливали, не рыхлили землю.

Только что звонил из госпиталя Мещерский. Слабым, но бодрым голосом сообщил, что у него все нормально, что он чувствует себя почти совсем здоровым, что у него Никита — заехал вместе с Ландышевым. Выпить коньячку по маленькой на скамейке в госпитальном скверике.

Катя вспомнила, как Колосов по секрету признался ей, что во время погони ранение Мещерскому, видимо, нанес не Скуратов, а этот вот юный лейтенантик Ландышев. Пули, извлеченные из раны Мещерского и трупа Астраханова, принадлежали табельному «макарову» Ландышева. Но Никита был уверен, что Сережку ранил не шеф «югоармейцев», а Ландышев в горячке преследования. А скорее потому, что был аховый стрелок.

«Он теперь словно все время выгораживает Скуратова, — с неприязнью думала Катя. — Такое чувство, словно Никита отчего-то считает себя перед ним виноватым. Господи, мы же все были на волосок от страшного несчастья. У Сережки — ранения и контузия. Если бы еще полсантиметра, та пуля попала бы ему в голову».