Татьяна Степанова - Темный инстинкт

Из фразы Зверевой Мещерский сделал вывод: семья, а вернее, вдова и брат желают похоронить Сопрано тихо, без лишней помпы и по возможности…

— Андрей всегда говорил, что любит этот дом, — хрипло выдавил из себя Георгий Шипов. — И озеро тоже. Так он говорил мне.

— И мне тоже, — Зверева приложила к глазам батистовый платок.

"Э, да они, видно, сговорились уже. Тут, на месте, все это окончить намереваются. Что ж, кому охота с цинковыми гробами возиться? С переездом? И к тому же он — всего лишь ее четвертый муж, и прожили они не больше года.

По рангу и почести". Мещерскому стало муторно от своих догадок: какие же они все-таки, эти женщины… Он покосился на Кравченко, но тот ел с невозмутимым видом.

После ужина (все разошлись по комнатам очень рано) приятели взяли машину и навестили охрану в сторожке.

Толку из разговора с этой публикой не получилось. Удалось только узнать, что количество сторожей увеличено:

"Наше частно-охранное предприятие усилило комплекс мер по обеспечению безопасности клиентов, — нехотя процедил один из камуфлированных качков. — В ночное время мы будем патрулировать территорию на транспорте.

Ужесточается пропускная система. Да не беспокойтесь вы, наша фирма зря деньги не получает!"

На эту наглую похвальбу Кравченко ничего не ответил.

Только презрительно глянул на камеру, укрепленную на заборе. В дом они вернулись в начале двенадцатого. Поднялись к себе. После душа Мещерский внял обстоятельному рассказу друга о результатах визита к Сидорову. Затем поделился собственными впечатлениями. Потом они глубокомысленно помолчали, а потом…

— Вербовали вы друг друга топорно, — изрек Мещерский, когда Кравченко уже нежился в постели. — Грубая работа. Два сапога пара вы с этим местным Казановой, Вадя, вот что. И это ваш хваленый профессионализм!

— Я получу от него все, что мне надо, — Кравченко приподнялся на локте.

— Ты лучше думай о том, что он от тебя намеревается получить. И как эту информацию использует, — наставительно продолжил Мещерский. — Ты стал крайне легкомысленным и беспечным. Видимо, твой прежний опыт, Вадя, ну подзабылся, что ли, — это я мягко еще говорю, заметь.

— Не учите меня жить. — Кравченко притворно зевнул, но по его виду стало ясно: задели его за живую струну. — Замотался я сегодня. Ты б, Серж, Сидорова видел, когда он так мне с апломбом: «Так настойчиво мне никто себя еще не предлагал». Ишь ты, можно подумать, что к ним по таким делам агентура косяком прет!

— Они не любят этого слова, Вадя.

— А мне-то что? Не любят! Теперь вон конфидентами стали обзывать. А мне начхать — как ни зови, все это дерьмо, — Кравченко откинулся на подушки. — Нет у них ничего по этому делу путного и серьезного. Ферштейн? И быть не может. Потому что с конфидентами из этого круга туго.

А точнее — ни хрена у них никого нет.

— Ну, у твоих бывших коллег, наверное, больше возможностей по таким делам? — усмехнулся Мещерский.

— Я о них и их возможностях вспоминать к ночи не хочу, — Кравченко снова зевнул. — Еще приснятся в кошмаре.

— И все же будь поосторожнее теперь с этим опером, — назидательно предупредил Мещерский. — Вы вступили в весьма специфические отношения, так что…

— Не читай мне нотаций.

— Так что я бы желал, чтобы ты в конце концов не оказался в дурацком положении, друг мой, — елейным голосом закончил Мещерский. — А то облапошат тебя провинциалы, и стыда потом перед бывшими коллегами не оберешься. А все от излишней самонадеянности и ослиного упрямства.

— Ладно. Кончай скрипеть. Ты вот лучше мне скажи… — Кравченко задумался на секунду. — Выходит, все тут всем распрекрасно ясно? Так?

— Думаю, с самой первой минуты, — Мещерский вздохнул. — Кого-кого, а дураков в этом доме нет. И наивных тоже. Так что сказочка про сбежавшего психа для них из области Белоснежки. Не то что для нас с тобой.

— Но Пустовалов действительно сбежал, и наверняка это он прикончил строителя. Его ищут. Итак, дураков тут нет. И они что-то подозревают?

— Не что-то, а друг друга. Уже начали. Новлянская проболталась. А нас попытаются использовать в той же роли, что тебя твой Сидоров: стук-стук — глухой звук. И у каждого, думаю, найдется для вербовки свой индивидуальный подход.

— А мы поимеем их всех, Серега, a? — Кравченко довольно хмыкнул. — Так, значит. Пит Новлянский тащится от бабочек? Интересненько. Вот по виду-то не скажешь.

И вчера утром он как раз…

— Можно, конечно, заняться выяснением, кто что делал в часы убийства, — Мещерский говорил медленно, словно бы нехотя. — Только пустая это трата времени. Они родственники, и, чтобы заставить их показывать друг против друга, надо сначала посеять ветер и только потом пожать ураган. А мы не знаем, с чего этот сев начать. Ящика Пандоры, Вадя, вот чего тут нам пока не хватает. Наследство — цель, конечно, очевидная, но только для троих: брата Григория и Новлянских. Хотя дети первого мужа, Вадя, это — да ты и сам Сидорову сказал — седьмая вода.

Может, конечно, существовать завещание, которое узаконит права всех претендентов, но в таком случае…

— Тебе ж Елена Александровна сразу на завещание намекнула!

— А Зверева молчит! И без нее наши догадки — ерунда.

Завещание, даже если оно и есть, недолго переписать. Так что… Убийство совершено в семье и, может статься, кем-то из семьи. А причины? Ну хорошо, одну мы вроде знаем. А остальные? Почему, скажем, Шилова убил иранец?

А Корсаков?

— Нудный он тип, на мой взгляд.

— И еще остаются — младший брат, поклонник дуче, подруга, старая домработница…

— Что, этих баб тоже будем в черный список включать? — ухмыльнулся Кравченко.

— По логике вещей включить мы должны всех, — Мещерский воодушевился. — Все так делали.

— В книжках!

— Все так делали. И если мыслить логически, убить ближнего своего дано при определенных условиях любому.

— Я бабульку Кристи в пятом классе бросил читать — у меня мозги от ее загадок усохли, — Кравченко ухмылялся. — А ты представляешь себе, как эта толстуха заворачивается в свои атласные халаты и зловеще подкарауливает в кустах четвертого мужа своей подруги — как Фрекен Бок, — он фыркнул. — Да ты и сам в такое не веришь.

— Логика в вере не нуждается.

— Логика, логика, заладил тоже! Ты вот даже не знаешь, что под этим словом подразумеваешь. Спроси — не объяснишь.

— Нет, объясню!

— Брось. Сам же говорил: к логике надо вовремя прибегать и вовремя из нее выбегать. А тут, если это действительно семейное дело, никакой логики быть не может. Эх, Серега, семья — материя тонкая. А семейные тайны, интриги — это, знаешь ли вообще… Катьку бы сюда, это ее стихия, она любит покопаться во всякой там психологии…

А мы как пни, ей-богу. Вернее, я — я, Серега, толстокожий человек, как Катька скажет. А ты больно своей логике веришь, хотя, что уж греха таить, ни черта в ней не смыслишь.