Татьяна Степанова - Темный инстинкт

И от этой необычной своей «юной зрелости» даже похорошел. — Семья отвечает и за то, чтобы после своей смерти гений унес с собой в могилу все тайны, которыми так дорожил при жизни. Вот почему я всегда против того, чтобы чужие, — тут Новлянский бросил взгляд в сторону Кравченко, — каким-либо образом принимали участие в делах семьи. Даже в тяжелые, скорбные минуты, даже когда это вроде бы идет на пользу.

— Оставь, Петя, пожалуйста, — Зверева слабо махнула рукой. — Ты прав во всем, но, пожалуйста, оставь.., это.

Кравченко напряженно слушал. «ЧТО-ТО ПОД ВСЕМ ЭТИМ КРОЕТСЯ, гений, слабости, семья как бастион, „блуждания“… Что-то все тут знают или о чем-то догадываются, но… Один ты как пень ни бельмеса ни в чем, ну же, думай!» — Он был вынужден скрыть свою досаду под вежливо-нейтральным замечанием:

— Должно быть, здорово владеть той самой книгой, которую так вдумчиво читал сам Чайковский. Я про библию его…

— А мне ближе всего вот эти строки, им отмеченные в Притчах Соломоновых. — Зверева выпрямилась и обвела взглядом притихших при звуке ее голоса домашних:

— «Если голоден враг твой, накорми его хлебом, а если имеет жажду, напои водой».

— Ну, эта ваша христианская любовь к врагам… Бог мой, Мариночка, о чем ты говоришь! — Майя Тихоновна так и заколыхалась — не от смеха, боже упаси, от горчайшего сарказма:

— Тут бы ближнему своему горло не перервать — как-то удержаться, при такой-то нашей волчьей нынешней жизни. Падающего — глубже в яму не столкнуть, безвинного не…

И тут ее перебили; Новлянский без всякой видимой связи с предыдущей темой разговора вернулся вдруг к тому, с чего и начал, задав неожиданный вопрос всем сидящим в гостиной:

— А вам не кажется, что сейчас самое время обратиться к хорошей гадалке, а?

И одновременно его сестра Алиса, запыхавшаяся, раскрасневшаяся, с грохотом распахнула двери террасы и крикнула:

— Едут! Я их на повороте видела: нашу машину. Господи, ну сделай так, чтобы все обошлось!

— Шурочка, разогревай обед, ребята, наверное, голодные как волки! — громогласно распорядилась Майя Тихоновна. — Мы сейчас же прямо за стол. И никаких расспросов чтоб — пока они не… Господи, да что же это?! Что они там с вами сделали?!

Мещерский и Зверев ввели в гостиную окровавленного Корсакова. На его брюках, рубашке пестрели багровые пятна. Измазана была и щека. Левую его руку туго стягивал носовой платок — тоже заскорузлый от крови.

— Марина, надо врача вызвать, что ли? — Зверев хмурился, однако казался самым спокойным из всех остолбеневших от ужаса домочадцев. — Как тут в местную больницу звонить? Хотя грязь, конечно, ужасная, наверно… Тут какой-нибудь частный врач есть, Майя, вы не в курсе?

— Не надо мне никакого врача, — Корсаков вырвался и двинулся к дивану, однако садиться не стал. — Не трогайте. А то я все изгваздаю тут.

— Садись — изгваздает он! — Зверев чуть не насильно усадил его. — Дай руку, ну!

— Что произошло? — Зверева мелкими тяжеловесными шагами засеменила к брату. — Что с рукой, Дима?

В дверях гостиной появился Файруз. Он бросил ключи от машины на журнальный столик, подошел к хозяйке.

— Да что случилось-то? Вы языки проглотили, что ли? — Майя Тихоновна рысью бежала к Корсакову уже с чистым бинтом и ватой. — Больно, да? Да как же они посмели такое… Да это.., это в Москву надо немедленно звонить! Министру! Или в приемную президента прямо! Марина, да разве можно такое беззаконие терпеть?! Да разве можно…

— Оставь меня в покое! Это я сам, понятно?! — Корсаков все порывался подняться, но Зверев, уже овладевший его рукой и начавший развязывать платок-повязку, только глянул на него.

— Марина Ивановна, это произошло случайно, — раздался негромкий голос Файруза. — Я один во всем виноват. Я резко затормозил, и Дмитрий случайно попал рукой в стекло.

— Какое стекло, боже? — Зверева повернулась к секретарю. — Порезы, вся рука… Кто тебя так, Димочка?! Мы сейчас же к адвокату, мы… Кто это сделал?

— Я сам, — Корсаков едва не оттолкнул ее, но сдержался. Отвернулся, стиснул зубы.

— Это я виноват: машину занесло, я не справился с управлением, и Дима попал рукой в боковое стекло. — Файруз был сама вежливая непреклонность.

Зверев и Майя Тихоновна промыли руку Корсакову марганцовкой — Александра Порфирьевна подготовила все медикаменты буквально за секунду, точно всю жизнь заведовала аптечкой, — обильно смазали два глубоких пореза на тыльной стороне ладони йодистым бальзамом.

— Вены, к счастью, не задеты, — Зверев ловко накладывал повязку. Алиса юлой вертелась подле него и все заглядывала в глаза — то ножницы подавала, то тампон, то вдруг неслась на кухню за чистыми салфетками.

Мещерский, хотя Кравченко просто пожирал его горящим от нетерпения взором, тихонько отмалчивался в сторонке. Присел на корточки к камину — там аккуратным штабельком лежали приготовленные на растопку дрова.

Взял с полки зажигалку, щелкнул ею машинально. Пламя лизнуло щепку, он поднялся и подтолкнул ее носком ботинка — все погасло.

— С огнем нельзя обращаться неуважительно, — сказал вдруг Файруз. — Так у вас, Сергей, огонь гореть не будет.

Мещерский снова щелкнул зажигалкой — тщетно.

— С огнем не стоит вести себя фамильярно, — Файруз достал из кармана коробок самых обычных дешевых спичек. Чиркнул одной. Она догорела у него почти до самых пальцев — только тогда он нагнулся к камину. И там вспыхнуло пламя, словно дрова облили бензином.

— Вы волшебник, Агахан. — Кравченко указал приятелю глазами на дверь: выйдем — пошепчемся. Тот и бровью не повел.

— Меня обвинили в том, что я убил Андрея. — Корсаков с силой вырвал полузабинтованную руку у Зверева. — Оставьте меня в покое, все нормально, ну! Заживет как на собаке. Только оставьте, оставьте меня в покое!

— Дима, мы… — Марина Ивановна побледнела.

— Мне он так и сказал: «Это ты его убил». — Корсаков обвел взглядом притихших домочадцев. — Я, понимаете?

Я убил Андрея.

— Дима, ты только успокойся, боже… Ну зачем вы камин-то зажигаете?! — выкрикнула Зверева вдруг с надрывом. — Что вы все.., душно ведь тут. Просто дышать нечем! Дышать невозможно! Откройте окно!

Кравченко, стоявший к окну ближе всех, потянул на себя раму. В комнату ворвался ветер с озера. Шипов-младший поймал запарусившую штору, отодвинул вбок. Он оперся о подоконник и так застыл — спиной ко всем. Они не видели его лица.

А лицо Корсакова дергалось, словно в нервном тике.

Он ринулся к бару, схватил первую попавшуюся бутылку и припал к ней с жадностью. Поперхнулся, перевел дух и, снова запрокинул голову и глотал, глотал. Григорий Зверев нагнулся, молча начал собирать с ковра окровавленные и мокрые от марганцовки тампоны.