Татьяна Степанова - Рейтинг темного божества

— Ой, Никита, ты откуда такой грустный? — Катя столкнулась с Колосовым в вестибюле главка. Сама она только что приехала с брифинга МВД, который, как обычно по понедельникам, проводился на Житной, и собиралась звонить Анфисе, у которой фактически обосновалась на все выходные. Анфиса начала потихоньку оправляться от потрясения, даже ела с прежним аппетитом. Но выходить на улицу пока не решалась. Дело было не в ране и не в слабости. У нее, хотя она в этом и не признавалась даже самой себе, появился какой-то навязчивый страх перед улицей. Родной двор и подъезд представлялись ей местами, полными угрозы. А о том, чтобы, как прежде, заявиться куда-нибудь — на последний киносеанс в «Пять звезд», в джаз-клуб или кафе с той же, например, подружкой Катей, — а потом возвращаться домой в первом часу ночи по темным нескончаемым Парковым улицам — пусть даже и на такси, не было и речи. Анфиса еще в воскресенье позвонила в свое агентство и сказала, что приболела и все эти дни будет работать дома — благо у нее собственная фотостудия. Однако долго такое затворничество продолжаться не могло. И, отлично понимая, что рано или поздно, но выйти на улицу все же придется, Анфиса сильно нервничала. А когда она нервничала, она начинала есть, есть, есть, опустошая полки битком набитого продуктами холодильника.

— Я съезжу на брифинг, потом вернусь к тебе и повезу тебя на перевязку в больницу. Найди пока свой страховой полис, — сказала ей Катя еще утром за завтраком.

Ночь с субботы на воскресенье она провела возле Анфисы. Мещерский уехал от них глубокой ночью, прихватив с собой злополучную фотографию. Утром в воскресенье, пока Анфиса спала, Катя на час съездила к себе на квартиру и забрала кое-какие вещи. Тут позвонил Драгоценный В. А. из своей пермско-уральской командировки.

— Я что-то не врубился, мой зайчик! — были его первые, самые первые восклицательные слова. — Я все телефоны оборвал, тебе что, по мобильнику лень ответить? Где тебя носит с утра пораньше, а?!

Катя сразу призналась: мобильник свой она впопыхах забыла в прихожей на столике, в квартире у Анфисы — ты же, золотко мое, помнишь Анфису? — она тут же взахлеб поведала мужу о ночном происшествии.

— Я поживу в Измайлове, — закончила она робко, — Анфису нельзя сейчас оставлять одну. Она каждого звонка в дверь боится, и потом, ее надо показать врачу, ей же нужен больничный. Я поживу эти дни у нее, ладно? Вадик, ты не против?

Она ждала бурного недовольства, но из далекой Перми пришел весьма мирный ответ:

— На то вы и подружки, чтоб помогать друг дружке. — Драгоценный хмыкнул. — А Серега-то что там у вас ночью делал, я не понял?

Катя не стала рассказывать мужу про странную фотографию. Не заикнулась она о ней и в разговоре с Колосовым. У него было такое адски-мрачное выражение лица, когда он обернулся на ее невинный оклик, что она вообще пожалела о том, что зацепила его словом вот тут, в главковском вестибюле у лифта. Пусть бы он шел своей дорогой — на первый этаж в розыск, а она в родной пресс-центр — своей. Но ретироваться было уже поздно.

— Так ты откуда такой? — спросила она.

— Какой такой? — Колосов выпрямился.

— Ну… невеселый?

— Я из морга, со вскрытия. Я что, после этого петь должен, чечетку плясать?

— Нет, но… ну и зверский у тебя вид, Никита.

— Да у меня скоро клыки вот такие вырастут! — рявкнул Колосов. — Завоешь тут с этими вашими свидетелями… очевидцами хреновыми, оборотнем в погонах станешь!

— Что случилось?

— Может, кому-то это вовсе и до лампочки, может, и наплевать с двадцать пятого этажа, но случилось… То случилось, что я с самой пятницы тут торчу, домой еще даже не уезжал. Во какая щетина выросла, на вот, полюбуйся! — Колосов резко схватил Катю за руку и прижал ее ладонь к своему и правда небритому подбородку. Жест был отчаянно-импульсивный. Но вот парадокс: как только Катина ладонь коснулась его лица, шторм, буря, душевный ураган словно по мановению волшебной палочки утихли. Колосов внезапно густо покраснел. Катя провела пальцами по его щеке:

— И ничего нам не до лампочки… И совсем не надо так вопить… Тут глухих нет. А где же наша походная бритва? — пропела она тихонько. — И кого же это вы так задушевно вскрывали там, в морге, а?

— Потерпевшего с мамоновского кладбища. Это который Неверовский. — Колосов потупился, чувствуя, что пожар на его небритой хмурой физиономии разгорается все ярче.

Они стояли в центре вестибюля, возле стенда фотогазеты, иллюстрирующей суровые будни областной миЛидии. Мимо проходили сотрудники. Уезжал, приезжал, открывал, закрывал свои двери лифт. Словом, было людно. Слишком людно.

— Пойдем ко мне в кабинет. — Колосов крепко взял Катю за локоть.

— Прости, но я спешу. Я только что с брифинга. Я потом к тебе зайду или позвоню.

— Потом будет суп с котом. — Колосов смотрел на Катю, чувствуя, что она видит все, особенно этот его чертов румянец. — У меня новости. Или ты уже больше нашими убийствами не интересуешься? Другой материал для публикации нашла? Может, это наш доблестный отдел по борьбе с угонами и кражонками карманными, копеечными тебе очередную сенсацию подкинул?

— Ты, по-моему, перетрудился. Поэтому чушь, что ты городишь, я тебе великодушно прощаю. — Катя заглянула ему в глаза. — Ой, как все запущено-то у нас…

Ладно, пойдем. Я тебе хоть кофе по-человечески сварю. Твоя кофеварка еще фурычит?

В кабинете розыска на первом этаже Катя и узнала самые последние, самые свежие новости и по происшествию в сауне, и по убийству на кладбище в Мамонове-Дальнем.

— И все это ты сделал за эти трое суток? — не удержалась она.

— А что, мало?

— Ну ты даешь. — Она покачала головой. — Я к тебе только в конце недели собиралась — думала фактов наскрести хоть вот столечко, а ты так быстро, оперативно…

— Пой, ласточка, пой. — Колосов покачал головой. Эх, Катя, Катя, знала бы ты, что явилось самым главным стимулом такого служебного рвения…

— Выходит, личности двух потерпевших по делу сауны тебе уже известны. Этот Федай и Кублин Кирилл. Как все-таки здорово, что он был судим!

— Не судим, а привлекался, будучи еще пацаном, — поправил ее Колосов. — Первичная информация по нему такая: проживал в Москве в Люблине. Был женат, имел трехлетнего сына. Вся его семья — мать, жена, ребенок — занимает трехкомнатную кооперативную квартиру, однако сейчас мать — Кублина Серафима Сергеевна — гостит у своей родной сестры на Украине, а жена Светлана с майских праздников вместе с сыном живет за городом на даче своих родителей в поселке Покровский. О смерти Кублина ни она, ни тем более мать еще ничего не знают. Я послал в Покровский двух сотрудников. Еще утром послал, но ты понимаешь, что такое разговаривать с женщиной, да еще беременной на шестом месяце — оказывается, Кублины второго ребенка ждали, — сообщив ей предварительно о гибели мужа. По Федаю же у нас на данный момент вот какая информация. Мои орлы — Барабанов с Лукиным — проверили рецепт на винпоцетин, выписанный на его имя. Там на бланке стоит штамп седьмой поликлиники. Но в регистратуре карты на фамилию Федай Барабанов с Лукиным не обнаружили, хотя и проторчали там в регистратуре все воскресенье. Судя по всему, этот самый Федай проходил у тамошнего невропатолога как коммерческий больной. Барабанов проверил журнал выписки рецептов и регистрационный список всех больных, которым оказывались платные медицинские услуги. Встретился с невропатологом больницы некой Бухгольц Эльвирой Леонидовной. Она и помогла с установочными данными на Федая. Вот. — Колосов протянул Кате факс, переданный старшим оперуполномоченным Барабановым прямо из седьмой городской больницы. — Федай Валерий Юрьевич, год рождения восьмидесятый. Тут вот показания этой самой Бухгольц: Валерий Федай был направлен к ней, как к опытному невропатологу, на консультацию доктором Сухарским. Мы навели справки — этот Сухарский возглавляет специализированный муниципальный наркологический центр «Надежда»: анонимное лечение от хронического алкоголизма и наркозависимости. В этом наш судмедэксперт Василь Василии как раз и не ошибся.