Татьяна Степанова - Рейтинг темного божества

Да никак. Она просто отвернулась, вскинула на плечо смешной модный рюкзачок, подняла над головой видеокамеру — Волгу снимать, теплоход, пейзаж. И вот тогда-то Иван Канталупов ее окликнул. Выпил до этого с друзьями пива, а потому был храбр — трезвым бы не решился ни в жизнь. Окликнул: «Девушка!» Выпалил залпом то, что думал, что вертелось на языке: «Какая же вы красивая». И с ходу, словно в родную Волгу бухнулся, — предложил, пока «Короткое» стоит у причала, показать ей и ее друзьям Мышкин, прокатить всю компанию на машине. Она посмотрела на него с удивлением — однако заметила, отделила от мышкинского пейзажа. Пожала плечами. А тут, на счастье, две ее подруги подкатились и еще мамаша подруги с десятилетним сынком-оболтусом.

Он взял в свой большой внедорожник всю эту шоблу — ради нее одной. Провез их по Мышкину от пристани до музея Мыши, провез по берегу Волги. Они фотографировали, болтали, смеялись. А он… он чувствовал, что с ним творится что-то неладное, чудное, невероятное, большое… Ликование и страх, счастье и снова страх — вот сейчас они вернутся к теплоходу, гудок, ее прощальная улыбка и…

Она сказала, что ее зовут Ирина. Что она по профессии искусствовед и работает в Третьяковской галерее. Но там платят негусто, и поэтому она подрабатывает в мастерских по дизайну интерьеров. Что сейчас вот, в данный момент, она в отпуске и путешествует с подругами — три дня на теплоходе Москва — Мышкин — Москва. В общем, полный набор — интеллигентка, москвичка, насмешница, красавица. С такой сногсшибательной внешностью легко может в столице богатого иностранца заарканить, продюсера, чиновника высшего эшелона власти, бизнесмена, а не то что какого-то там «купи-продай» мышкинского разлива. Искусством ведает в Третьяковке, в живописи сечет. Только у этих, кто искусством ведает, сейчас денег ни шиша, может, хоть это ему, Ивану Канталупову, как-то поможет? А вдруг поможет?!

«Коротков» стоял два с половиной часа. А когда опять заиграла музыка, созывая туристов на теплоход, Иван Канталупов совершил поступок, который имел далеко идущие последствия. Подошел к менеджеру тур-компании, фрахтовавшей рейс, и спросил — а нельзя ли купить тур, точнее, половину тура, Мышкин — Москва, за полную стоимость в одноместной каюте или люксе? Оказалось, что за полную стоимость возможно все.

Машину Канталупов бросил прямо на пристани — позвонил сразу в магазин, уже своему менеджеру-товароведу, чтобы немедленно послал кого-то из охранников отогнать домой и поставить в гараж. Жене Ольге он позвонил тоже — уже из каюты — и соврал, что встретил на теплоходе армейского друга и у них столько накопилось, что и за три дня душу не излить друг другу, поэтому плывут они сейчас в Москву. Ольга среагировала бурно: «Да что же это такое делается-то, а? Вань, ты что? Ты ж никуда не собирался, ничего не говорил. Ты ж поехал насос новый смотреть. А когда ж теперь вернешься? Как доедешь обратно?»

Канталупов ответил, что вернется дня через три поездом или ракетой до Ярославля, что насос он купил — в багажнике он. В общем, того, дело житейское, закругляйся, жена, до свидания — друг Леха уже в баре теплохода теплый, ждет…

Он и правда для начала пошел в бар. Надо же было обрести нужную кондицию — несмотря на смелый поступок, его колотила нервная дрожь. И он не знал, как показаться на глаза Ирине, что ей сказать.

А вечером он увидел ее у борта — гремела на верхней палубе дискотека, и она была там, веселилась, танцевала и вот вышла на воздух выкурить сигаретку. Когда она узрела Канталупова — он ведь сел на «Короткова» в чем был, в кроссовках, в мятых «адидасах», без багажа, без зубной щетки, — она… Она удивилась. Улыбнулась. Засмеялась. Сказала, что он забавный. И совершенно ненормальный тип. Но танцевать с ним пошла. И он снова бухнул ей то, что думал: «Увидел тебя и… в общем, влюбился очень, сразу и, кажется, на всю оставшуюся жизнь. Делай со мной что хочешь. Нет у меня воли своей против тебя, Ира, Ирочка…»

А вот говорят, так не бывает. Когда тридцать три, пивной живот, жена, сын, налаженное дело в Мышкине, планы расширить торговлю и патологическая любовь к рыбцу, студню и шашлыку — так не бывает. Ну что на это ответить?

В танцах он прижимал ее к себе очень крепко и сходил по ней с ума. Но она, все понимая и забавляясь его состоянием, не позволила ему ничего. Совсем ничего. Ночь они провели по-пионерски — каждый у себя в каюте. Для Ивана Канталупова койка теплоходная была как горячая сковорода — глаз не сомкнул. Млел и мечтал, изводил себя и надеялся, ликовал и страшился, желал и снова млел, как пацан.

В Москве он довез ее до дома на такси — на Новосущевскую улицу. А сам поехал устраиваться в гостиницу. Застрял в Москве на неделю — звонил в магазин, давал цеу продавцам, звонил жене, что-то безбожно врал, потом и врать перестал. С Ириной виделся каждый день — утром, как пес верный, ждал ее у подъезда, днем, как проклятый, целыми часами торчал в Третьяковской галерее — она там работала до четырех, а потом…

— Нет, ты правда ненормальный, — твердила Ирина. — Ну что ты меня преследуешь? Уезжай, слышишь, что я говорю? Все равно ничего у нас с тобой не будет. Ты женат, у тебя ребенок. А я… да я вообще тебя знаю всего какую-то неделю. И потом, у меня есть друг, я его очень люблю, я замуж собираюсь, слышишь ты, чудо в перьях?

Он слышал все — и про чудо тоже. И про друга. И не верил. Мало ли что, а вдруг? Потом он увидел этого типа. Он заехал за Ириной на своей машине — новехоньком открытом спортивном родстере — и повез ее куда-то…

Был вечер, Москва сияла огнями. Канталупов поймал какого-то задрыгу-частника и преследовал их по пятам, как неуловимый мститель. До самых дверей частного мини-отеля «Сладкая парочка» — они вышли из машины и, обнявшись, скрылись за его дубовыми дверями. Он отпустил частника и остался на улице. Стоял на тротуаре, как статуя Командора. Сдыхал, но стоял. Дежурил. Они провели там много-много времени — всю ночь. И, наверное, в любви и радости. А он… С ним ведь действительно творилось что-то странное. Дракон, вот-вот изготовившийся взмыть к облакам на своих кожистых крыльях, так и не сумел оторваться от земли, ползал на брюхе и грыз свой собственный хвост, грыз камни и корни деревьев. Плачут ли драконы? Этот, канталуповский, плакал. Сам себе он был противен — такой чудовищный, такой пошлый, такой страшный. Он почти уже совсем не ассоциировался с чудом.

Канталупов напился в ночном баре так, как никогда до этого не напивался. Он раздавил в руке бокал, поранил осколками руку и заплатил бару выкуп. Как он очутился на Крымском мосту в четыре утра — бог знает. Как забрался на опору верхней части моста, что так круга и поката и так мила самоубийцам? Он через голову содрал с себя постылую «адидаску», махал ею, как флагом…