Татьяна Степанова - Родео для прекрасных дам

Катя смотрела на Долидзе — как он воспринимает весь этот Марьянин экспромт. То, о чем Марьяна говорила, экспертизой доказано не было — имелись только лишь обоснованные предположения. Но, возможно, Долидзе не так хорошо разбирается в вопросах баллистической экспертизы и не заметит огрех?

— Я не верю вашему ученику Мамонтову, когда он говорит, что тот, второй пистолет, потерян, — продолжала Марьяна. — Два убийства и найденные нами гильзы — все свидетельствует о том, что этот самый пистолет все еще у кого-то на руках.

— А если это другой пистолет? — негромко спросил Долидзе.

— Другой?

— Ну да, если все же мой мальчик говорит вам правду?

— Мамонтов?

— Да, Вася, который, по вашим же словам, врать не умеет, — Долидзе усмехнулся. Усмешка вышла какой-то кривоватой. — Это все, что вы мне хотели сказать, уважаемая?

— Не вынуждайте меня приезжать с ордером на обыск.

— Ах, у вас сейчас с собой его нет?

— Нет, но получить его будет нетрудно.

— Это на одних догадках-то? — Долидзе снова усмехнулся.

Катя видела — что-то произошло, что-то изменилось в нем, в его голосе, в его манере. Но когда случилась эта едва заметная перемена? Когда он говорил про Мамонтова? Когда услышал про гильзы? Или же…

— Ну, что — погадать вам? — спросил ее Долидзе, указывая глазами на свою чашку. Чашечка эта казалась слишком хрупкой для его мощной длани.

— Погадайте, Варлам Автандилович. Он наклонил чашку, покрутил ее.

— Вам в самом ближайшем времени предстоит перейти Рубикон, многоуважаемая, — сказал он. — Ваши взгляды на многие вещи изменятся. Вы еще не готовы к переменам. Собственно говоря, мы все к ним не готовы, но они все равно произойдут.

— А себе что вы нагадаете, уважаемый? — в тон ему спросила Марьяна. — Для вас уж точно перемены грядут в процессуальном плане.

— Нет, опять вы не правы — только не в процессуальном. — Долидзе поставил чашку донышком вверх. — В личном, это уж без сомнения.

Они вышли из его дома, сели в машину. Смеркалось. — Надо все-таки отъехать подальше, — нервно сказала Катя, — а то совсем уж внаглую получается.

Марьяна включила зажигание. Выехали на дорогу, проехали немного вперед и снова свернули, объезжая дом Долидзе по узкому, заросшему травой-муравой тупичку в частном секторе. В этом тупичке и решили подслушивать чуткими недремлющими ушами. Марьяна долго возилась с настройкой — наушники они разделили, чтобы никто не оставался внакладе.

— Вообще-то, я не понимаю, чего мы, собственно, ждем, — сказала тихо Катя. — С чего мы взяли, что после нашего разговора он…

— Он встревожился, услышав про то, что нам известно, из какого пистолета были застрелены Лосев и Усольский. Только я не совсем понимаю, — Марьяна запнулась, закусила губу. — Что-то все-таки во всем этом не стыкуется. Я не знаю — будет ли он что-то предпринимать и когда это произойдет, но пропустить этот момент мы не вправе.

— А если он сядет смотреть телевизор и потом ляжет спать?

Марьяна тяжко вздохнула, глянула на часы:

— Время детское, всего девять часов только. Подождем. Слушай свой локатор.

— А ничего не слышно, — Катя плотнее прижала наушник к уху. — Грохот какой-то, словно камни валятся там. Что это может быть?

— Ты там видела у двери мешки с углем? Это он, кажется, уголь куда-то насыпает.

— Так не годится — сидеть тут, мы должны видеть дом, — заметила Катя, чуть погодя. — Может быть, он выйдет, будет что-то делать у машины, во дворе. Давай найдем другое место.

Они оставили «Жигули» и пошли назад к дому. Однако подойти к нему не со стороны шоссе оказалось нелегко. Путь то и дело преграждали заборы, заросли крапивы. Местами сигнал «жучка» напрочь пропадал, и им приходилось петлять, чтобы снова услышать в наушниках характерное потрескивание.

Наконец они нашли место, откуда был виден дом. Правда, его заслоняли деревья, но все же можно было разглядеть двор, крыльцо и участок шоссе. Одно было плохо — в этот пункт наблюдения нельзя было перегнать «Жигули». Тут не было никакой дороги — просто заросшая лужайка размером с пятачок у покосившегося забора.

Быстро темнело. Вспыхнули светом окна дома Долидзе. Свет из одного окна на первом этаже был какой-то необычный — багровый, колеблющийся, словно от пламени.

— Что он там делает? — спросила Катя. В наушниках по-прежнему потрескивало, затем возник какой-то свист, словно мощный насос надувал воздушный шар.

Потом Катя отчетливо услышала шаги. Видимо, Долидзе был в холле совсем рядом с микрофоном, спрятанным в рыцарском шлеме. Что-то загрохотало, звякнула пустая бутылка. Покатилась. Потом шаги начали удаляться. В наушниках снова был слышен только треск. А потом Катя услышала, как где-то далеко что-то мелодично звякнуло, а затем все пространство прослушиваемого эфира заполнил мощный бас, рокотавший арию Кончака из оперы «Князь Игорь».

— Он кому-то звонит, — тревожно шепнула Марьяна. — Звонит по телефону. А это телевизор или радио, черт бы его побрал!

После Кончака в наушниках зазвучали «Половецкие пляски». Когда раздался первый удар литавр, Катя, не выдержав и боясь, что лопнет барабанная перепонка, держала свой наушник в руках. Марьяна, чертыхаясь, опять возилась с настройкой. Было то громче, то тише — но все равно одни сплошные степняки, половцы и половчанки, несущиеся в бешеной пляске над темными зарослями крапивы и боярышника.

Был вечер. И они очень устали — день похорон всем им казался длинной дорогой. Идти по ней в элегантных туфлях от Марка Жакоба на высоких каблуках было тяжело и неудобно. Так хотелось присесть, отдохнуть — хотя бы вон на ту мраморную скамейку у соседнего надгробья, воздвигнутого знаменитому артисту кино.

После церемонии на Ваганьковском были поминки в ресторане. В семь вечера их увезло с этих поминок такси. Нателла Георгиевна не хотела и не могла быть в этот траурный вечер одна, не желала она и ехать домой, в «Радугу». Решили переночевать у Зинаиды Александровны. Светлана Петровна, позвонив домой и справившись у домработницы об Алине, тоже осталась ночевать вместе с подругами.

Они были вместе, как и всегда в дни бед и испытаний.

Зинаида Александровна заварила чай. Но Нателла Георгиевна не смогла его пить. Прошла в спальню подруги и как была в черном костюме, в шляпке с вуалью, легла на кровать. Зинаида Александровна бережно сняла с нее туфли, помассировала натруженные онемелые ступни.

— Я полежу тут немного, Зина, — сказала Нателла Георгиевна.

— Свет тебе оставить?

— Нет, потуши.

Зинаида Александровна выключила свет и прикрыла дверь в спальню. Чай она принесла в большую комнату, где на диване, поджав ноги калачиком, сидела Светлана Петровна. Рядом, конечно же, дежурил кот Батон. У него эти дни были тоже нелегкие и какие-то безрадостные. Его то и дело оставляли одного в квартире. А один раз даже позабыли налить ему в блюдце молока. Это было так не похоже на хозяйку, что кот даже не оскорбился — он просто был удивлен до глубины души. Как же такое может быть, а? От расстройства он не нашел себе иного занятия в пустой квартире, как сорвать свою досаду и беспокойство на ненавистных куклах, воцарившихся на подоконнике. А как же прикажете поступить, если вам надо точить ваши острые когти? Не о дверцы же антикварной горки из карельской березы это делать?