Татьяна Степанова - Родео для прекрасных дам

— Так некому помнить-то. Все убиты. Но кто же все-таки исполнил приговор? — спросила Марьяна. И голос ее, тихий и неспешный, прозвучал странно после этой пламенной проповеди. — Вы не знаете, я ведь вам не сказала — я больше не веду это дело… И я спрашиваю это уже не для протокола. Просто хочется узнать, раз уж так вышло, кто проник в «Парус» под видом частного детектива и подменил гражданину Авдюкову его любимый нарзан уксусной эссенцией в бутылке? Кто застрелил шантажиста-охранника? И кто выпустил в гражданина Усольского в салоне его авто три пули из пистолета, который теперь, увы, навеки потерян как улика для следствия и суда?

Она смотрела на них, внезапно умолкнувших. Потом спрятала пистолет в карман кителя и приблизилась к Зинаиде Александровне.

— Неужели это правда? Все это сделали вы?

Зинаида Александровна кивнула.

— За них? За своих подруг?

Зинаида Александровна снова кивнула.

— Как же это? Почему вы взяли на себя такой грех?

— Вас ведь тоже муж бросил, — сказала Зинаида Александровна. — Я слышала о вас. Неужели вы не понимаете? А вам самой никогда разве не хотелось, чтобы он перестал существовать? Вот так взял и перестал, вычеркнулся из книги живых — и все бы закончилось. Все эти назойливые мысли ночные, все эти слезы в подушку все об одном и том же из месяца в месяц — как он там, с кем, счастлив ли в этой новой своей жизни без вас? Как он занимается любовью — не с вами, зачинает новых детей — не ваших… Разве вам не хотелось, чтобы все это разом — вот так одним ударом было от вас отсечено? И разве развод отсек это от вас? Вы спрашивали меня о моем муже — это старая история. О ней никто не знал, кроме моих подруг. Что ж, что-то, может быть, вы и узнали. Но вы не узнали самого главного — того, как я его любила — моего мужа. Я не могла его отпустить, понимаете? Я могла сделать что угодно — вот только отпустить его к другой я не могла. И вы не знаете и еще одной вещи — самой главной во всей этой истории — мы, — Зинаида Александровна посмотрела на своих подруг, — мы судили их своим судом. У нас, трех женщин, нет ни братьев, ни сыновей. Отцы наши, которыми мы так гордились, умерли. А рыцарей сейчас нет. Да их и не было никогда на этом свете. Были только пьяницы, скряги, лжецы, педерасты, насильники. Все остальное — басни, мужские выдумки, поэтическая плесень. За нас, за наше унижение некому вступиться — кроме нас самих. Кто-то из нас просто обязан был взять на себя эту миссию. Кто-то должен был, слышите вы, должен был за нас за всех заступиться!

— Где вы научились так метко стрелять? — тихо спросила ее Катя.

— Мой отец — генерал армии Мироненко, когда мы были еще студентками, иногда почил нас в свой тир, — ответила вместо подруги Светлана Петровна. — Зина была лучшей из нас.

— Это вы придумали трюк с подменой бутылки, да? — спросила ее Катя. — Вы знали, что муж ваш имеет привычку пить спросонок в постели нарзан.

— Я хотела, чтобы все произошло не в нашем доме, — голос Светланы Петровны звучал тускло, — подальше от Алины.

— А этот звонок Усольскому на мобильный? Вы что, звонили прямо из концертного зала? Вы предложили ему встретиться?

— Я позвонила ему из фойе, сказала, что нам надо срочно поговорить о моей дочери, — Светлана Петровна посмотрела на Нателлу Георгиевну. — Он был словно одержим ею, готов был мчаться ради нее хоть на край света. Я сказала ему, что при разговоре должна присутствовать Зина. Он, Орест, должен забрать ее у метро и привезти в «Парус», в ресторан. Там ведь недурной ресторан, а все такие щекотливые семейные дела обсуждаются по нашему русскому обычаю под рюмочный звон.

— И Усольский забрал вас у метро? — спросила Катя Зинаиду Александровну.

— Да, он был на редкость точен, — ответила та глухо.

— Возле какого?

— «Маяковская».

— Значит, вы в тот вечер ушли с концерта из Зала Чайковского?

— Я ушла с концерта.

— Вы трое хотели этим походом в концерт обеспечить себе алиби?

— Да.

— А пистолет был у вас?

— Он был в моей сумке.

— Так нет же, нет же, нет же больше этого чертова пистолета! — буквально взвыл, как раненый медведь, Варлам Долидзе, про которого они все как-то позабыли. — Девки, да вы что, совсем, что ли? Прости меня, Нина — мученица святая, за эти слова! Что вы наперегонки-то бежите, торопитесь во всем признаться?! Доказательств-то нет, слышите? Доказательства-то у них против вас — одни ваши слова!

Марьяна подошла к железной статуе рыцаря, открыла забрало, пошарила внутри. Извлекла микрофон.

Они следили за ней с каким-то стылым, заторможенным любопытством.

— Отчего же это одни слова? — усмехнулась Марьяна. — Вы нас недооцениваете, уважаемый. Это вот прослушка. Мы располагаем записью всего того, что здесь говорилось.

Катя напряглась — она чувствовала: что-то случится. Что-то произойдет. Или они набросятся сейчас, не помня себя от страха и ярости, или же Марьяна сделает что-то, чего ни Катя, ни Долидзе, ни эти женщины от нее никак не ожидают.

— Если вы уничтожите эту запись, я все возьму на себя. Признаюсь во всем и никогда не откажусь от своих показаний — ни на следствии, ни на суде. Даю вам честное слово, — твердо, громко, бесстрашно произнесла Зинаида Александровна. — Только я скажу, что во всем виновата я одна. Света и Наташа ни при чем.

Марьяна подошла к ней вплотную. Долго, очень долго всматривалась в ее лицо.

— Далеко пойдете, — сказала она, извлекла записывающее устройство из «жучка». — Вы тоже кое-чего не знаете. Это, — она показала мини-кассету, — тоже не доказательство. Эта запись получена не процессуальным путем. Ни один суд не примет ее но внимание. Может быть, только ваш? — Она помедлила и потом вложила мини-кассету в руку Зинаиды Александровны.

Та глубоко вздохнула:

— И вы тоже далеко пойдете, взгляд ее скользил по Марьяниному лицу. — Вот увидите, это будет долгая дорога.

Марьяна повернулась и пошла к двери. Катя последовала за ней. Ее раздирали самые противоречивые чувства. Лишь в одном она была согласна с Марьяной — запись тоже была не доказательством. А других доказательств их общей вдовьей вины у них в запасе не было.

Это был полный профессиональный провал.

До торжества правосудия было, что называется, плыть, плыть, не доплыть.

И все кругом были не правы.

Но отчего же тогда было такое впечатление, что с вашей бедной, истерзанной сомнениями душой кто-то провел эксперимент, который открыл вам новые горизонты?

В машине долго молчали. Марьяна не выдержала:

— Ну, говори же что-нибудь! Говори, доказывай мне, возмущайся, протестуй! Что же ты как воды в рот…

— Это дело с самого начала было твоим, — ответила Катя. — Так до конца оно твоим и осталось. Они забрали у тебя просто бумаги. Возможно, они извлекут из этих бумаг что-то полезное для себя. И сообразят. И докажут. А не докажут, тогда…