Татьяна Степанова - Молчание сфинкса

— Потому что знаю. Никто не верил. Одни глупостью считали, другие блажью богатого придурка. А придурок-то сделал всех нас. Да, да, в первую очередь нас с тобой, Сергуня. Приехал и показал, каким орлом можно быть. Как дела обделывать насчет реституции. Как верите в то, во что никто не верит. Как это сказано: каждому по вере его, да? — Лыков словно злился на кого-то за что-то. Он смотрел на портрет дамы с арапчонком, висевший среди других лотов не избалованного питерской публикой антикварного аукциона, и злился. — А между прочим, при Елизавете Лесное принадлежало вот этой самой Бестужевой, — сказал он, но уже совсем иным тоном. — Она тоже Роману Валерьяновичу в какой-то мере родственница. А значит, и нам с тобой родня-с. Жизнь у нее бурная была, на готический роман потянула бы.

Мещерский только пожал плечами. О портрете и об этом разговоре с Лыковым он почти сразу же забыл, как только они распрощались там в Питере, где каждый пошел в свою сторону по своим делам. Однако вспомнить все это Мещерскому пришлось. И неожиданно скоро — когда он вернулся в Москву.

Говорят, что глаза жертвы хранят отражение убийцы: взгляни и увидишь кто. Чушь все это. В мертвых глазах не отражается ничего. Даже вечное небо, даже белые облака в мертвых глазах увидеть нельзя. Не похожи на зеркало мертвые глаза. Вообще не похожи ни на что живое. Потому-то, наверное, так неприятно и страшно заглядывать в глаза мертвецу.

Начальник отдела убийств ГУВД Московской области Никита Колосов наклонился, провел ладонью по холодному, влажному от моросящего дождя лицу убитого. Кому-то ведь надо выполнить этот долг — закрыть, ощущая колкость ресниц.

Осмотр места происшествия приходилось делать под не прекращающимся дождем, в быстро по-осеннему нарастающей темноте, при скупом свете фар дежурной милицейской «Волги». В этом деле все уже было не гладко, не так, как надо с самого начала: место, время, освещение, погодные условия. Но самые большие проблемы — так Колосов чувствовал это — обещала сама личность убитого.

— Это отец Дмитрий, настоятель церкви мучеников Фрола и Лавра в Тутышах, — сказал Колосову дежурный по главку. — Сколько лет у нас таких случаев не было. И вот, пожалуйста, дождались. Хлебнем теперь с этим дедом досыта.

Убийство священника было делом действительно редким. На памяти Колосова такое случилось лишь однажды, когда он только начинал работать в уголовном розыске. Еще на пути в эти самые Тутыши он знал, кого наверняка застанет на этом сенсационном происшествии. И он не ошибся.

Машина главковского пресс-центра даже опередила его. А в группе милиционеров в дождевиках резко выделялась до боли знакомая фигурка под красным зонтом. Словно тоненький и ужасно деловой гриб-мухомор. Криминальный обозреватель пресс-центра ГУВД Екатерина Сергеевна Петровская (по мужу Кравченко) уже была здесь, на месте. Тихонько, без суеты расспрашивала начальника местного отделения милиции Николая Кулешова о том, что случилось. Как и Колосов, Катя в этих самых Тутышах оказалась впервые. Однако в сгущающихся сумерках и оглядеться по сторонам толком было невозможно. Желтые пятна света от автомобильных фар вырывали из дождевой смурной пелены лишь небольшой участок с распростертым на земле мертвым телом.

Колосов смотрел на труп и отчего-то медлил начинать осмотр. Священник. Старик. Седые волосы, седая аккуратная борода. Руки широко раскинуты. Левая накрепко вцепилась в комок глины. Справа от тела примерно в метре — пухлый кожаный портфель, тоже весь в глине. И эта чудная одежда. Непривычная. Ряса, что ли, или как она там называется, похожая на коричневое одеяло…

— Кто его обнаружил? — спросил он Кулешова. — В котором часу?

— В 20.40 рейсовый автобус из Коломны пришел по расписанию. Пассажиры, что здесь сошли, — наши здешние, с молокозавода мужики — вот их фамилии, я записал для следователя, они и наткнулись. Там у нас автобусная остановка, — Кулешов махнул куда-то в темноту, откуда доносилось слабое эхо оживленной автомобильной трассы. — Этой дорогой все здешние ходят с автобуса — и на молокозавод, и в Тутыши, и в Воздвиженское, и в Лесное. В Лесное, правда, подальше и свернуть еще надо.

— Давность наступления смерти — четыре часа. Его убили около шести вечера, — сообщил патологоанатом. — Никита Михайлович, давайте его осторожно перевернем. Я вам покажу рану.

Перевернули. Перед тем как тронуть труп с места, Колосов и закрыл ему глаза. Мертвое старческое лицо, иссеченное морщинами, борода, усы.

Затылок был раздроблен.

— Черепно-мозговая травма, она и стала причиной мгновенной смерти, — сказал эксперт. — Ударили, видимо…

— Обухом топора?

Это громко, тревожно спросила Катя. Колосов обернулся через плечо. Катя близко к трупу не подходила. Жалась в сторонке под этим своим смешным красным зонтом-мухомором. Рядом с ней стоял оператор телестудии Марголин. Ладил камеру — снимать, скорей все снимать. Катя зонтом прикрывала от дождя не столько себя — камеру, всевидящее око.

Насчет этого самого обуха топора она спросила неспроста. Все это поняли. Переглянулись. В Подмосковье уже было одно убийство священника, о котором вскоре узнала вся страна. В том деле фигурировал топор. А дело так и повисло глухарем.

— Нет, нет, это не топор, — патологоанатом словно обрадовался чему-то, заспешил. — Удар нанесен сзади, с силой, человеком чуть выше среднего роста. Но это не топор. Похоже на монтировку или свинцовую дубинку.

— Или на кусок трубы. — Колосов присел, начал, светя себе карманным фонарем, осматривать рану. Осторожно ощупал череп. Рядом с головой мертвеца валялась испачканная глиной и кровью бархатная фиолетовая шапочка непривычного покроя. Колосов вспомнил, что священники носят вроде бы какие-то скуфьи. Это и есть скуфья? Или это клобук?

— Как он тут оказался, зачем? Выяснили? — спросил он у начальника отделения милиции Кулешова.

— Выясняем. Я двоих своих сотрудников послал в Церковь и домой к нему, — ответил тот.

— У него кто из родственников есть? Жена, дети? — продолжал спрашивать Колосов.

— Жена у него умерла давно. Бездетные они. Но у него полон дом родни, все старухи: сестра с ним проживает, потом теща — этой вообще чуть ли не сто лет, и еще приживалки — тетки какие-то троюродные. Их дети родные в дом престарелых сбагрили. А отец Дмитрий к себе взял. — Кулешов вздохнул. — Эх, жалко мужика! Хороший старик был. У меня почти пол-отделения крестники его.

— Тут жилье какое-нибудь поблизости есть? — спросил Колосов. — Свидетелей для начала будем искать. Может, кто-то крики о помощи слышал, видел что-то. В шесть вечера еще не так темно было. Значит, это обычный путь здесь у вас с автобуса?