Виктория Платова - Любовники в заснеженном саду

Но пока до этого далеко, и волнующее созерцание женского секса — нашего с Динкой секса — папикам не грозит.

Правда, не все папики согласны с этим мириться. Некоторые особенно настойчивые предлагают нам это напрямую. Опустив стекла своих «Мерсов», «Лэндкрузеров» и «Лексусов». Теперь у служебных и не очень входов нас поджидают именно они. Они, а не бескорыстно взмокшие от страсти фанаты. Фанаты побежали к чертям собачьим в кильватере неверной славы, оставив нас молча глотать непристойные предложения.

Молча глотать. Возмущаться — себе дороже. И я молча глотаю и боюсь только одного: чтобы Динка не сорвалась. И не обложила «Мерсы», «Лэндкрузеры» и «Лексусы» трехэтажным матом. С нее станется. А папики в ответ на подобные пассажи не обложили бы зарвавшихся лесби свинцом из одомашненных винчестеров.

Динка не срывается, до самого конца: всю свою злость она вымещает на Ленчике и на партнерах по сексу. Тех самых, которым и в голову не придет безнаказанно хватать ее за задницу.

…Ангел тоже не хватает меня за задницу, это было бы слишком примитивно. К тому же я вовремя поворачиваюсь к нему лицом.

— Прекрасно выглядишь, — улыбается мне Ангел.

— Ты тоже, — брякаю я.

— Как ты?

— Нормально…

— Нормально? — Ангелу не очень нравится мой ответ.

— Я думала о тебе, — леплю я первое, что пришло мне в голову и что может хоть как-то утешить трудягу-самца: ночью он действительно старался.

— Я тоже.

— И что ты думал?

— Ты создана для любви…

Эй, Динка! Где ты?!.. Вот видишь, он сказал это! Он сказал…

— Спасибо. — Ничего другого в голову мне не приходит. Ничего, кроме этого дурацкого, пахнущего школьными завтраками «спасибо».

Ангел смеется, он находит мой ответ трогательным и забавным. Он находит ответ, а потом находит губы. Мои губы. И снова я ощущаю во рту привкус свалявшейся шерсти…

— Не хочешь продолжить? — шепчет Ангел мне на ухо.

Только этого не хватало!..

— А как же Динка? — Я все-таки не выдерживаю и задаю этот вопрос, больше похожий на заряд дробовика. Еще секунда — и Динка падет бездыханной, а мне останется только подойти и поставить босую пятку на ее развороченную грудь.

— Я люблю вас обеих. Я люблю вас… — Ангел щелкает пальцами, пытаясь подобрать нужные слова. — Я люблю вас как одну… Как одно… Так ты не хочешь продолжить?

Н-да… Все предельно ясно.

— Хочу… Но не сейчас… Мне нужно проветриться… Собраться с мыслями…

— Зачем? — искренне удивляется Ангел.

— Произошло что-то важное… Ты должен понимать…

Ангел кивает косматой собачьей головой. Он понимает.

— Хочешь, сходим куда-нибудь вместе… Выпьем вина…

Час от часу не легче! Хороша же я буду, если притащу Ангела на Риеру Альту. А если он все-таки увяжется за мной? Что тогда делать с днем "X" и Динкиным дилетантским, небрежным, но так тщательно разработанным планом?

— Не думаю, что это хорошая идея… — завожу я свою старую волынку.

— Только не уговаривай меня отсосать у своего пса. — Ангел скалится, и непонятно, чего в его улыбке больше — нежности или угрозы. Очевидно, Динка перевела ему мой ночной совет, вот сволочь!..

— Не буду, — легко соглашаюсь я.

— Так что? Сходим куда-нибудь?

— Не сейчас… Мне нужно побыть одной.

Я стараюсь произнести это убедительным тоном влюбленной студентки, влюбленной массажистки, влюбленной учительницы музыки. По классу аккордеона. И Ангел отступает — аккордеон слишком серьезный инструмент, к тому же он не совсем в испанском духе.

— Я ненадолго, — продолжаю канючить я с самым независимым видом. — И вот еще, Ангел… Я хотела тебя попросить… Говорят… говорят, это делает секс незабываемым.

— Что именно?

— Ты понимаешь… Понимаешь, о чем я говорю… Я скашиваю глаза на сгиб локтя: el dopar, что же еще!.. Перехватив мой взгляд (о, этот мой знаменитый взгляд, один из нескольких знаменитых взглядов, выработанных фотосессиями), Ангел улыбается, он все понял. Теперь он искренне мне рад, я это вижу.

— Нет никаких проблем, девочка… Когда угодно и сколько угодно. Это и правда делает секс незабываемым… Тебе ведь хочется секса?

— Очень… Хочу быть с тобой… — Кажется, я перегнула палку.

— Я тоже. — Кажется, он перегнул палку. Динка-Динка, придется тебе куковать в моей комнате с видом на распятие.

— Тогда, может быть…

— Не сейчас. — Я набираюсь храбрости и кладу Ангелу пальцы на ладонь. — Дай мне немного времени. Прийти в себя.

Я жду ответа. Он должен мне ответить, черт возьми! Он должен отпустить меня, повод и в самом деле уважительный, Динка права. Он должен отпустить меня, иначе я никогда не попаду на Риеру Альту, а буду вынуждена пить с ним «Риоху» в каком-нибудь забитом туристами кафе. Представить это чаепитие в Мытищах можно без труда: он будет трахать меня шерстяными глазами — такими же шерстяными, как и язык, он будет касаться моих голеней пяткой или растопыренными призывно пальцами ног: уж это ему легко будет сделать, очень легко… Он будет брать меня за руку, а мечтать о моей заднице, которую так сладко облапать, сладко и примитивно. И он наверняка попытается это сделать — на выходе из кафе, но скорее всего — уже на входе… И при таком раскладе Риера Альта совсем не светит мне, совсем не светит…

— Мне нужно побыть одной… — снова говорю я.

— Как знаешь… — Он отступает.

Подозрительно легко. А может, совсем не подозрительно?

А может, все не так? И Ангел — отличный парень, даром, что язык у него шерстяной. Отличный парень, отличный любовник, нельзя быть такой нетерпеливой, нельзя получить все и сразу; пара-тройка ночей с ним, и я узнаю то, что знают все. То, что знает проклятая, развратная, непристойная до кончиков волос, до выводка родинок на левом предплечье Динка.

Как прекрасна любовь и как упоительно мужское тело, накрывшее тебя с головой.

И в собачьей шерсти этого тела наконец-то распустятся лепестки дамасской сливы и вызреют яблоки сорта Гренни Смит… Динка этот сорт терпеть не может.

Вот хрень, я готова остаться. Если Ангел больше ничего не скажет мне, я останусь. Я позволю ему взять себя за руку, я позволю ему ухватить себя за задницу, я позволю ему бросить себя на кровать, я позволю ему раздеть себя и снова останусь в одних носках…

И получу то, что получает проклятая, развратная, непристойная до кончиков волос, до выводка родинок на левом предплечье Динка… Нет, носки все же придется снять, так же, как и все подозрения — и с Ленчика, и с Ангела. Наши приготовления ко дню "X" — не более чем бред. И сам день "X", сегодняшний дурацкий день, выглядит бредовым. Неужели вся эта лавина была вызвана одним-единственным камешком Ленчикова письма?

Да и было ли письмо?

И был ли в нем тот смысл, который я увидела?