Виктория Платова - Любовники в заснеженном саду

— Поцелуй меня…

Губы Ангела забились в конвульсиях: и совершенно неожиданно он стал очеловеченной копией своего пса, не хватало только ощерившихся клыков и шерсти, вздыбленной на затылке.

Вот тогда-то я по-настоящему испугалась: с Рико еще был шанс договориться, а с Ангелом… Что делать с Ангелом, я не знала.

Зато он знал.

Через секунду я оказалась под ним, почти раздавленная его телом. И все произошло так же, как и в первый раз. Никаких вариаций на тему. Ничего, кроме желания, чтобы это поскорее кончилось. Мысль о кольце не давала мне расслабиться ни на секунду. Она двигалась во мне вместе с Ангелом; так же, как и Ангел, она постанывала и потела; так же, как и Ангел, она плющила меня под собой.

Наконец Ангел затих.

Обнял меня рукой за шею и затих. Слава тебе, Господи!… Проехали, промахнули, проскочили… Только бы ему не захотелось повторить…

— Тебе было хорошо? — спросил у меня Ангел спустя несколько минут.

— Да…

— Правда?

— Правда.

— Зачем? — локоть Ангела, обхвативший мою шею, стал заметно жестче, но я не придала этому никакого значения, дура-дура-дура.

— Что зачем?

— Зачем ты мне соврала?

— Я? Соврала?

— Соврала. Ты соврала, что тебе было хорошо… Я же чувствовал…

— Ничего я не врала, — почти оскорбилась я. — Не говори глупостей.

— Соврала… Такая молодая и лжешь.

— Не лгу, — повысила голос я.

— Лжешь! — повысил голос Ангел.

— Не лгу, — понизила голос я.

— Лжешь! — понизил голос Ангел. — И про кольцо солгала. Оно ведь выпало у тебя из кармана Я сам это видел.

— Интересное кино… — прошептала я, стремительно приближаясь к трусливому обмороку.

— Я сам это видел… Откуда у тебя кольцо? Это — мое кольцо. Откуда оно у тебя?

— Да что ты пристал ко мне с этим кольцом… Пусти…

Он и не подумал отпустить меня, он придвинулся еще ближе. А из-за его локтя на шее мне неожиданно стало трудно дышать.

— Отпусти… Отпусти, мне неудобно.

— Отпущу… Если ты мне расскажешь, откуда у тебя эта вещь.

— Не знаю.. Не знаю, о чем ты говоришь.

— Знаешь.

Эдак он меня и придушит, в самом деле! Как питбуль крысу… Распоследний питбуль распоследнюю крысу… Интересно, стравливает ли Ангел своих собак на крыс? Вряд ли… У Ангела нет питбулей, «Питбуль» — это всего лишь клубеш-ник, всего лишь… Всего лишь… Только там нам с Динкой было хорошо вместе… Один-единственный раз…

— Откуда у тебя кольцо?!

Господи ты боже мой… Я и не подозревала, что испанцы могут быть такими нудными. Что они могут носиться с одним и тем же вопросом, как с отрезанным на корриде ухом быка. А что, если и Ангел отрежет мне ухо? Если я не расколюсь в самое ближайшее время…

— Ну, хорошо. Я скажу… Это и правда мое кольцо… Ну, не совсем мое…

— Не совсем?

— Его мне Динка подарила…

— Динка? — Ангел приподнял бровь.

— Да.

— Когда?

— Не помню когда… Недавно.

— А откуда она его взяла?

— Понятия не имею. Сам у нее спроси…

Подставляя Динку, я не почувствовала никаких угрызений совести. Наоборот. Так ей и надо. Это была ее идея остаться здесь, пусть и расхлебывает. А расхлебывать и впрямь придется, стоит только взглянуть на Ангела.

Ангел же после выколоченного псведопризнания сразу потерял ко мне интерес. И наконец-то выпустил меня из рук. А через минуту его уже не было в библиотеке. Больше всего мне хотелось сейчас уткнуться лбом в колени бестиария, но делать этого было нельзя. Неизвестно, когда чертов испанец появится здесь снова.

Так я и сидела — на кушетке, в одних носках (мне и в голову не пришло одеться!) — пока не услышала приглушенные голоса над головой. Это были совсем не те звуки, к которым я привыкла за несколько недель жизни в доме, совсем не те. Диковатым и шумным Динкиным оргазмом и не пахло. Зато пахло нервным испанским.

Они орали друг на друга на испанском, вот что!..

Сначала это был приглушенный, неблизкий гул — они еще держались в рамках приличий.

Потом я начала различать отдельные, резкие, как выпады la banderilla [37], фразы. Их смысла я не понимала, но хорошо понимала тон: Ангел и Динка отчаянно ругались. Иногда в бесконечном потоке ругани возникали островки затишья, но затем все возобновлялось с прежней силой.

В какой-то момент, когда затишье продлилось чуть дольше, мне даже показалось, что инцидент исчерпан, но… Возник новый звук, резкий и громкий, как будто наверху перевернули стул и поволокли его по полу.

А потом. Потом взвыл Рико.

Вой был пронзительным, долгим и беспомощным, он заполнил все уголки дома, он шел отовсюду. Ничего более ужасающего я в жизни своей не слыхала. Я зажала руками уши, и, будь моя воля, я залила бы их чем угодно — воском, сургучом, расплавленным свинцом, жидкой ртутью, — только бы не слышать этого кошмарного воя и последовавших за ним глухих ударов: казалось, что по стенам изо всех сил колотили набитым шерстью тюком.

Но вой не прекращался.

А наверху было тихо. Подозрительно тихо.

В этой тишине, обрамленной собачьими стенаниями, я так же молча оделась и выскользнула из библиотеки. Вой стал явственнее, но теперь пугал меня гораздо меньше. Теперь в нем не было ничего мистического, идущего от всех стен одновременно. Я сразу же поняла, что Ангел запер Рико в небольшой комнатке между ванной и кухней. Эта комнатка с одиноким окном служила чем-то вроде кладовой. Я пару раз заглядывала в нее, но ничего, кроме стремянки, пары сломанных кресел, раскуроченного трюмо и сундука с тряпьем, в ней не было.

Узкая, как пенал, как шпиль собора, кладовая: неплохая награда для собаки, выигравшей бой, ничего не скажешь. Подобное отношение не очень-то вдохновляло Рико, вой соскользнул на хрип, а тяжелая дверь сотрясалась и мелко вибрировала: очевидно, пес бросался на нее всем телом.

Но не Рико, совсем не Рико занимал меня сейчас.

Тишина в комнате Динки и Ангела — вот что настораживало.

И я, трусливая глупая овца, цепляясь носками за ступени лестницы, пошла на эту тишину, как идут на огонь, мерцающий во тьме, как идут на путаный любовный шепот в самой сердцевине постели. И только возле двери комнаты я остановилась. И замерла, прислушиваясь.

Ни одного звука.

Ни единого.

Мертвая тишина, так не свойственная Динке.

Тишины рядом с Динкой не было никогда, даже в те редкие минуты, когда она молчала. Динка была наполнена звуками, памятью о звуках, предчувствием звуков. И вот теперь — мертвый штиль. Я застыла на самом берегу, перед этим штилем, стараясь уловить хотя бы шорох. Но в уши лезло лишь содрогание двери на первом этаже и стук сердца. Моего собственного сердца. Оно билось везде — в висках, в горле, в запястьях, в подгибающихся коленях.

Вот хрень, зачем мне столько сердец?..

Это было последнее, о чем я успела подумать, прежде чем услышала резкую неверную ноту за дверью.