Татьяна Полякова - Аста ла виста, беби!

— Еще бы… Я тоже предпочитаю не верить в то, что мне не нравится. Вот сейчас, к примеру, я не верю, что пятнадцать минут назад ты злостно пудрил мне мозги… — Дед поморщился, а я продолжила:

— И жить с ним открыто в самом деле не стоило. То ли дело втихаря, это бы общественное мнение не покоробило. А по поводу «не подходим» тоже не факт, крайности, как известно, совпадают.

— Я понимаю, — мягко сказал Дед, глядя на меня с печалью. — Тебе нелегко признаться… Но если ты просто боишься порвать с ним… Он что, угрожал тебе?

Я поднялась и пошла к двери.

— Ты ни за что не поверишь, но мне нравится этот парень, — весело сообщила я, и, между прочим, говорила правду, он мне в самом деле нравился. Другое дело, что сам Тагаев поверить в это, как и Дед, не в состоянии. «Как они, в сущности, похожи», — некстати подумала я.

— Иногда очень трудно признаться в своих ошибках, — глубокомысленно изрек Дед.

— Это мне знакомо, — согласно кивнула я.

— Хочешь, пообедаем вместе? — засуетился Дед, что ему, в общем-то, несвойственно. — Или съездим куда-нибудь? За город? Хочешь? Погуляем в лесу. Сейчас в лесу должно быть прекрасно…

— Но наслаждаться этим придется кому-нибудь другому, — вздохнула я. — Хочу побеседовать с медсестрой. Может, узнаю что путное, раз ты предпочитаешь играть в молчанку.

— Детка…

— Я, конечно, давно привыкла к этой милой кличке… — натягивая кроссовки, заметила я. Могу поклясться, он покраснел. От этого зрелища у меня глаза на лоб полезли. Воспользовавшись моей растерянностью, Дед обнял меня и запечатлел на моих устах поцелуй. Лишь с очень большой натяжкой его можно было назвать отеческим.

— Не думай, что я не ценю твоего отношения ко мне, — тихо сказал он. — Напротив, очень ценю. И я прекрасно понимаю, какие чувства тобой движут. Ты боишься за меня. Потому что любишь. Так ведь?

— Конечно.

— И я тебя люблю.

— С каждым разом в это все труднее и труднее поверить.

— Скажи, если я попрошу, если я очень попрошу, ты его бросишь?

— Зачем? — искренне удивилась я и нарвалась.

Дед, конечно, разозлился.

— Что касается любовников, ты всегда умудрялась сделать наихудший выбор.

— Ты же не себя имеешь в виду?

— Все равно не поверю, что ты его любишь, — сказал Дед, а я пробормотала, покидая его квартиру:

— Похоже, мне никто уже не верит. Люди стали недоверчивы. В них умерла романтика, остался сплошной материализм.

Хоть я и не ожидала всерьез узнать от Деда что-нибудь, способное прояснить ситуацию, однако наш разговор меня огорчил. Особенно в той его части, что касалось Тагаева. Деда я знала хорошо и не могла не отметить, что о моем возлюбленном он говорил с горячностью и злостью, вовсе неподходящими его сединам, и оставить Тагаева предложил мне всерьез. Если это ревность, то еще полбеды, а если… Вот об этом «если» думать мне совершенно не хотелось, особенно в свете последнего задания.

Если деловые партнеры ссорятся, то, как правило, всерьез, а если предмет ссоры большие деньги (а в нашем случае они большие-пребольшие), то и головы летят совсем легко. Очень может быть, что Дед заподозрил Тагаева в коварстве, оттого-то и поручил мне разобраться с предполагаемым киллером. И про чувства спрашивал. Ох, как не жалую я такие задания, начнешь копать на свою голову. Я даже замерла на последней ступеньке от внезапно открывшихся неприятных перспектив.

— Мама дорогая, — промычала я и тут сообразила, что охранник смотрит на меня с недоумением. Я выдала ему свою лучшую улыбку и поспешила покинуть дом.

Уже в машине я подумала: а почему бы не поговорить с Тагаевым, чтобы выяснить его мнение на этот счет? И тут же отвергла подобную идею. Говорить с Тагаевым о его делах еще затруднительнее, чем с Дедом. Тот слова в простоте не скажет, юлит и изворачивается, а этот просто молчит, как пень с улыбкой Моны Лизы. Значит, придется приложить старание и разобраться самой. Теперь у меня есть занятие, за что могу сказать спасибо близким людям. Удружили.

Если разговор с Дедом меня, мягко говоря, озадачил, то последующие события и вовсе вызвали изумление. Удивляться я начала в основном в понедельник, но и суббота в этом смысле тоже кое-чем порадовала.

Оказавшись в машине, я первым делом позвонила Сергееву. Он скромно напомнил, что суббота считается выходным днем, по крайней мере, у нормальных |людей. Я ответила, что в нормальность ментов все равно никто не поверит, с чем он поспешно согласился. Через полчаса он ждал меня возле больницы, прогуливаясь у дверей, курил и всем своим видом демонстрировал скуку и покорность судьбе.

— Привет, — сказал он мне без энтузиазма, когда я припарковала свою машину рядом с его тачкой. Выглядела она так паршиво, что оставалось лишь гадать: то ли машина за древностью лет начала разрушаться сама по себе, то ли ездок Сергеев совершенно никудышный.

— Нравится мне твоя машина, — задумчиво изрек он.

— А мне твоя нет.

— Еще бы, — радостно фыркнул он и спросил:

— Знаешь, сколько ей лет?

— Знаешь, сколько лет Шер? А выглядит прекрасно.

— А это чего такое?

— Это американская певица. Беда с вами, ментами, самый темный народ на свете.

— Вот только и дел мне на певиц смотреть. — Сергеев отбросил сигарету в кусты, хотя неподалеку радовала глаз урна, и с постным лицом вздохнул, тем самым давая понять, что болтовня кончилась и мы приступаем к разговору. — Значит, все-таки будешь участвовать в следствии? — вежливо спросил он. Артем в таких случаях говорил «будешь везде совать свой нос» и «путаться под ногами».

— А тебе Ларионов больше нравится? — не удержалась я, хотя и боролась с собственной язвительностью, которая нет-нет да и давала себя знать.

— Что ты, что ты, — в притворном испуге замахал он рукой. — Ты мне нравишься гораздо больше.

— Вот видишь, значит, можно считать, что тебе повезло. Давай рассказывай, чего нарыли.

— Особо порадовать нечем. Отпечатков никаких, никто ничего… правда, девчушка из соседнего отделения пошла покурить вон в те кусты и видела парня в серой куртке, который свернул за угол, и вроде бы карман у него топорщился. — Сергеев скривился.

— Думаешь, девчонка фантазирует?

— Почему? — пожал он плечами. — Вполне могла кого-то видеть. Не скажешь, что здесь особо оживленно, но люди все-таки ходят.

— Чего тебе не нравится? — спросила я, приглядываясь к нему. Сергеев на мгновение замешкался, точно прикидывая, стоит отвечать или нет, потом кивнул:

— Идем. — И повел меня к торцу здания.

Два ряда окон и труба, то ли газовая, то ли еще какая-то, не очень я в этом разбираюсь. Водосточная труба тоже имелась, но она была довольно далеко от окна. Пожалуй, слишком далеко. Сергеев стоял рядом, как и я, задрав голову, и молчал. Потом не выдержал и подал голос: