Татьяна Полякова - Ночь последнего дня

По большому счету, выбирать было не из чего, то есть мое решение было предрешено. Я тихо засмеялась и покачала головой:

— Думаешь, у нас получится?

Глаза Машки широко распахнулись. Она подалась мне навстречу, а я подумала, что стоит рискнуть из-за одного только такого Машкиного взгляда: в нем были и надежда, и радость, и восхищение. В нем было счастье.

— Ты ему поможешь? — робко спросила она.

— Я ему помогу, — кивнула я.

— Господи, Юлька, я так люблю тебя! — Она обняла меня, и некоторое время мы стояли, прижавшись друг к другу, под недоуменными взглядами прохожих.

— Мы заставим их ответить, — серьезно сказала Машка, отстраняясь.

— Конечно, — кивнула я. — А если не получится, я возьму винтовку и всех их перестреляю.

Глупость несусветная. Но я произносила эти слова серьезно, знать не зная, какую злую шутку выкинет судьба. И вот винтовка уже в моих руках, и вовсе не в переносном смысле… И, загоняя последний патрон, я лихо улыбнусь и скажу: «Прощай, команданте». И не будет рядом Машки, и жизнь моя наполнится смыслом, только когда в оптическом прицеле появится знакомое лицо… Ничего этого я тогда не знала. Хотя, если бы даже знала, что бы изменилось? Я бы твердо ответила Машке «нет», а потом с сожалением наблюдала, как она губит себя? И заискивала перед Ником, выторговывая для Машки лишний час жизни? И навсегда лишилась бы ее доверия и ее любви. В общем, выбора у меня не было. И то, что я тогда решила под ее сияюще-счастливым взглядом, нельзя расценивать как верный или неверный шаг — он был единственно возможным.

Вот так я и оказалась в довольно странной компании: с одной стороны Рогозин, честный мент; с другой Приходько, помешанный на своей мести. А я… Что я? Я была никудышным солдатом, потому что не мечтала стать генералом. И я ни секунды не верила в успех. Только дурак рвется в бой с таким настроением. Я обещала дать официальные показания и кое-что рассказала Рогозину, чтобы пробудить в нем интерес, а также заставить его играть по моим правилам. Собственно, правило было одно: когда все закрутится, он обязан помочь Машке — она уедет в другой город с новыми документами, и знать о том, где она находится, будет лишь сам Рогозин.

Он принял мои условия, не особенно раздумывая. Он был слишком увлечен и не скупился на обещания. Но одного я, несомненно, добилась: Машку он оставил в покое, они больше ни разу не встречались.

Зато, благодаря моему содействию, он смог встретиться с Приходько. Особой пользы я в том не видела. Приходько уважения к чужой жизни не испытывал, по крайней мере, с родственником Мусы разделался без сожаления. Свои цели и задачи они видели по-разному, хотя сходились в одном: Долгих должен сидеть в тюрьме. Я против этого не возражала, но практическая сторона вопроса виделась мне смутно.

До поры до времени Рогозин держал наши встречи в глубочайшей тайне. Я ждала, что будет дальше, как приговоренный к казни, когда уже не знаешь, благодарить судьбу за очередную отсрочку или плюнуть да и сказать: «Чем скорее, тем лучше». В общем, как храбрые подпольщики, мы встречались в дешевых пивных на окраине города. Рогозин был занят вербовкой, то есть прощупывал коллег на предмет их лояльности и к закону, и к начальству, что, с моей точки зрения, было весьма разумно. Начиная такое дело, надо быть уверенным, что его, по меньшей мере, не прикроют в тот же день.

В среду у меня появился Рахманов с корзинкой клубники и бутылкой шампанского, слегка навеселе и очень довольный жизнью. Начал хвастать, что выиграл заковыристое дело. Слово «заковыристое» произносил с особым удовольствием, выводя рукой кренделя в воздухе.

— Детка, я гений. Заявляю без ложной скромности. И я чертовски устал. Мы едем отдыхать. В субботу. Твой паспорт готов, вообще все готово. Собирай вещи. Две недели только солнце, море и твоя любовь.

К тому моменту шампанское он выпил, языком ворочал с усилием и был вполне счастлив. Мне не хотелось никуда ехать. Не помню, чтобы у меня тогда возникли особые предчувствия. На душе было гаденько, что неудивительно, имея в виду, к чему я готовилась. И против отдыха, что называется «напоследок», я, разумеется, не возражала, но ехать упорно не хотелось.

На следующий день я позвонила из автомата Рогозину. Выслушав меня, он заявил, что ехать надо, мой отказ покажется Рахманову подозрительным, а сейчас лучше всего соблюдать осторожность. В пятницу Рахманов трижды мне звонил, радовался поездке, как ребенок, что слегка удивляло, просил не брать слишком много вещей и тут же, интересовался, какое из платьев я возьму. Кажется, это его всерьез интересовало. Извинился, что не сможет прийти сегодня, и напомнил, что вылет в субботу в 12.40, он заедет за мной часов в девять утра.

И я отправилась отдыхать с Рахмановым. Те две недели вполне можно назвать счастливыми, притворство в земном раю давалось мне легко. Рахманов был уверен в моей любви и доволен, а я мрачно усмехалась, представляя его лицо, когда он узнает… С его точки зрения, то, что я задумала, будет предательством. Как еще он мог это назвать? Вытащил из сточной канавы, пригрел, на приличный курорт вывез, а я спуталась с врагами за его спиной. Лишнее подтверждение известной истины, что шлюхам доверять никак нельзя.

Не буду врать, что я испытывала угрызения совести, однако я и представить себе не могла, что Рахманов предаст меня гораздо раньше, причем с легкостью, вызвавшей даже некоторое удивление. Разумеется, само предательство не поразило, скорее поразила поспешность, с которой вдруг начали развиваться события, и совсем не так, как я того ожидала.

Трижды я звонила Машке, и трижды она заверяла, что у нее все в порядке. Голос звучал буднично, и я понемногу успокоилась. За четыре дня до возвращения опять позвонила — телефон не отвечал. Меня это не удивило и не насторожило. Даже когда поздно вечером Машки не оказалось дома, я не встревожилась. Мало ли, проводит время со своим шефом… Ее мобильный упорно не отвечал, но к тому моменту, когда я начала беспокоиться всерьез, пришло время паковать вещи. Я решила, что, вернувшись домой, выясню на месте, какого дьявола она не берет трубку.

Самолет прибыл ближе к полуночи, и дома я оказалась уже поздней ночью. Наплевав на возможное Машкино ворчание, сразу же позвонила ей. Ее мобильный был отключен, домашний телефон не отвечал. Я поехала к ней, но дома не застала, что неудивительно, раз она не ответила на звонок.

Битый час слонялась под ее окнами, то и дело возвращаясь к квартире. Ключей у меня не было, я их потеряла месяца три назад, а новые заказать так и не собралась. Домой вернулась уже под утро и, несмотря на крайнее беспокойство, вскоре уснула, проспав часов до десяти. День был воскресный, и звонить Машке на работу смысла я не видела. Позвонила на мобильный, затем на домашний, а потом отправилась на ее квартиру, понимая всю бесперспективность этой затеи: явно ведь предстоит болтаться в ее дворе, пока она там не появится или сама не позвонит.