Аскольд Шейкин - Антология советского детектива-10. Компиляция. Книги 1-11

— Мария дома? — спросил Харлампий у Анны.

— Дома, — Анна кивнула на занавеску. — Дуськино платье кончает. К этому балу.

— А ее Дуська на именины звала?

— Звала. Подруга ведь.

Харлампий обернулся к Матвею:

— Выйди-ка из дому. Оглядись. Нет ли кого. Из двора-то не выходи. Важно мне это, понял?

Матвей ушел. Анна быстро встала с табуретки, перевернула ее, держа на весу, вынула из отверстия в торце табуретной ножки круглый и длинный, как колбаса, сверток… Шепотом сказала:

— Пятьдесят.

— Хватит, — так же тихо ответил Харлампий, беря сверток и пряча его за пазухой.

Анна перевернула табуретку, неслышно поставила на пол, села.

— Ну а коли звала, так чего б ей и не пойти к Дуське? — полным голосом сказал Харлампий. — Девица на выданье. Дома чего сидеть? Отнесет платье, да пусть и останется.

— Что вы, дядя Харлампий, — ответил из-за занавески девичий голос. — Нет уж. Зачем мне там оставаться?

— Берегу я ее, Харлампий, — сказала Анна. — Молода еще очень.

Занавеска заколыхалась. Черноглазая девушка, гибкая и высокая, вышла из-за нее.

— Здравствуйте, дядя Харлампий, — сказала она. — Дуся звала меня очень, но только чего же идти? Да и не в чем. Сколько в одном этом платье хожу!.. А правда, что Леонтий Шорохов раньше в депо токарем был? Я его на базаре каждый день вижу. Стоит в дверях своей лавки и головы ни к кому не повернет. Словно и нет вокруг никого.

— Так тебе тем более надо туда идти, — рассмеялся Харлампий. — Потанцуешь там с парубками и на этого Леонтия вдоволь насмотришься: может, он суженый твой! Матвейка говорит, он с утра уже разодетый гулял!

— Он и всегда такой ходит! — ответила Мария и скрылась за занавеской.

Харлампий подошел к Анне, наклонился к плечу ее, сказал:

— Подумай: кто еще туда попадет? Краснов-то приезжал или нет? Пять генералов! Одного Богаевского ждали!.. А чего съезжались?.. Среди купцов разговоры всякие будут. Что услышит, за то и спасибо. Не записывать. Избави бог! А утром завтра на Цукановку. Я в машине буду. Харчи, мол, несет.

Анна помедлила. Покивала сама себе головой. Сказала:

— Мария! Иди сюда…

И вот Мария стоит у окна. Наверху, на втором этаже варенцовского дома, в той половине его, которую особо держали для приема гостей, Мария впервые. Комнаты здесь большие-большие, уставлены мягкими диванами, креслами, столиками. На стенах зеркала почти до самого пола, картины в рамах, на дверях и окнах гардины.

В той гостиной, где она стоит у окна, собрались старики. На столиках вино и закуски. Сидят чинно, говорят негромко.

В других комнатах молодежь. Там поет граммофон, играют в фанты, меняются карточками «флирта цветов». Дуся все время там. Вокруг — толпой ухажеры. Правда, ее то и дело зовут к старикам: выслушать поздравление, принять подарок. На правах подруги Мария ходила-ходила с ней из гостиной в гостиную, носила букеты, коробки конфет, потом остановилась у этого окна, будто в задумчивости залюбовалась осенним садом.

И тут рядом с ней оказался Леонтий.

Как она теперь вспоминает, еще лет восемь-девять назад, девчонкой, она несколько раз встречала его. Тогда они с матерью часто бывали в степном краю в гостях у тетки Полины, женщины немолодой уже, одинокой и очень веселой. У нее раза два в месяц обязательно собиралась молодежь. Леонтий играл на гармошке, парни и девушки танцевали. Ему тогда было лет семнадцать, ей около десяти. Ее он, конечно, просто не замечал. Потом тетка Полина продала дом и уехала в Харьков. С тех пор Леонтия Мария не видела. Теперь встретились снова. И хотя она никому ни за что не признается в том, ей все время кажется, что встретились они не случайно. Это как-то издавна предопределено было. Но разве такое может быть предопределено? Он же совсем чужой ей! Матвей, правда, дружил со Степаном, с братом ее, а она… А вот же — даже сердце замирает, как только он глядит на нее.

Впрочем, он и сейчас-то не обращает на нее никакого внимания. Возле него Горинько — тоже мясной торговец, старый, толстый, плешивый. В городе его не любят: жадный, хитрый, дочь довел до того, что утопилась в колодце.

Стоят рядом и, не глядя друг на друга, переговариваются:

— Сколько дней гнали?

Это голос Леонтия.

— Три.

— Поили?

— Шесть раз.

— Прошлую ночь где стояли?

— На Елкином хуторе, на базу.

— Через Дон как перешли?

— На барже…

Леонтий резко оборачивается к Марии (сердце ее летит куда-то, вниз и вниз!), смотрит на нее строго и подозрительно, вновь глядит на Горинько, спрашивает у него:

— Так сколько же?

— По семь сотен на круг.

— Дорого. Я гурт видел сегодня. Нельзя больше шести с половиной дать.

— Семь сотен, Леонтий Артамонович, — Горинько лезет в карман за платком.

— Шестьсот шестьдесят. Не отдадите, вам же все равно деться с этим гуртом будет некуда.

— Шестьсот девяносто, — говорит Горинько и добавляет злым шепотом: — Некуда, некуда… Интендантству продам. Зря, что ли, атаман приезжал? Продать будет кому! По такой-то цене!..

— Так и оставайтесь до интендантов! Чего ж вы тогда разговоры ведете?

Горинько хватает Леонтия за рукав:

— Ну пускай… пускай шестьсот… шестьсот восемьдесят пять пускай… Ну голубчик, ну милый, обманывать не буду: деньги очень нужны. Для сына. По семейному делу…

Леонтий достает из кармана карандаш и записную книжку, раскрывает ее. Мария понимает: сделка состоялась, сейчас Леонтий сосчитает, сколько всего должен уплатить Горинько. Смотреть на это не надо, это может ее выдать, но все-таки она замечает, как твердо, кругло выводит Леонтий каждую цифру.

Вот он кончил писать. Показал Горинько, тот кивнул, вытер шею платком, отошел к столу с закусками. Леонтий прищурясь глядит ему вслед. «Обманули. Не надо было покупать», — вдруг огорчается она и отворачивается к окну. Уже стемнело. Разглядеть в саду ничего нельзя.

Она осторожно косится: Леонтия рядом с ней уже нет. Он сидит в кресле в углу. Напротив него, за маленьким столиком с гнутыми ножками, Фотий Фомич, отец Дуси. На столике серебряный поднос, на подносе крошечные, будто наперстки, тоже серебряные, золоченные внутри рюмки.

— Все на Россию навалились, Леонтий, — говорит Фотий Фомич. — И японцы, и немцы, и англичане, и турки — все готовы кусок оторвать. То Казань заняли, то Иркутск отдали… Под Мелитополем германцы бунтуются, так и своих офицеров побили!

Фотий Фомич говорит словно про себя, а Леонтий смотрит на него с улыбкой. Он будто бы знает, что ему еще скажет Фотий Фомич, и лишь проверяет: совпадут или не совпадут слова с тем, чего он ожидает?

— Ну как ты живешь? — спрашивает Фотий Фомич.

Мария вздрагивает: Леонтий опять вдруг взглянул на нее в упор. Посмотрел, как выстрелил. Что делать? Уйти? Но ведь сразу нельзя. Заметно будет. Еще немного надо постоять, потом уж.