Николай Псурцев - Несколько способов не умереть

— И в солидном доме живет? — спросил Данин, унимая колотящееся сердце.

— В хорошем, — ответил Цыбин, — в старом кирпичном, в Шишковском переулке, напротив «Диеты», серый дом такой массивный, там всякие «деловые люди» живут. — и Цыбин со значением покачал головой…

Шишковский переулок не чета Каменному был, посветлей, повеселей, поразудалей, хотя шириной особой не отличался.

Да и дома вроде одного возраста были, и той же архитектуры, основательной, громоздкой. Но открытыми они какими-то виделись, распахнутыми всем и каждому, добродушными и посмеивающимися. То ли солнце переулок щедрее одаривало, то ли прохожие многочисленные живее и теплее его делали, то ли жэковские работники пожизнерадостней были — светлыми, яркими красками дома обновляли, но нельзя было без удовольствия по нему пройтись, в каком бы настроении ни пребывал, какие бы заботы ни одолевали…

На сей раз Вадим по-другому себя приодел, чтобы узнать было трудно, если кто из недавних знакомцев встретится — Лео, Витя или тот, в кепке из кожзаменителя. «Ну прямо Шерлок Холмс какой-то», — усмехнувшись, подумал он, когда собирался. Был он в брюках вельветовых, старых, заношенных, пузырящихся на коленях; в просторной рубашке, линяло-голубоватой, с короткими рукавами, в кепочке с длиннющим козырьком из потертой джинсовой ткани, на глазах темные очки, «фирменные», модные. На шее висел фотоаппарат, под мышкой зажата тренога под него. Ну что ж, ни дать ни взять разухабистый, развязный «киношник» из мелких — ассистент какой-нибудь, помощник режиссера. Натуру для съемок подыскивает. Для начала он неторопливо прошелся по одной стороне, затем по другой, заинтересованно на дома глазея, то и дело экспонометр вынимая, — в роль входил. Потом в «Диету» зашел — чистенький прохладный магазинчик, вкусно пахнущий сыром и творогом; отметил, что тут имеется кафетерий и окно его прямо на ворота нужного двора выходит, — в случае чего можно воспользоваться. Выйдя из магазина, постоял, деловито озираясь, и решительно направился к этому, самому нужному ему дому. Миновал тяжелые, чугунные, тяжеловесные, с незапамятных времен, видать, установленные ворота и очутился в уютном, тенистом, аккуратном дворике четырехэтажного старинного особняка.

Лавочек возле подъездов не было, и это Вадима огорчило. План у него был простой и единственно, как ему казалось, возможный: попытаться заинтересовать, а потом разговорить завсегдатаев подъездных лавочек. Ему почему-то казалось, что именно в таких дворах стариков и старушек, вышедших в полдень погреться и подышать свежим воздухом, должно быть хоть пруд пруди, а здесь никого. Он поморщился недовольно, раздумывая, потер подбородок, повернулся влево, потом вправо и едва сдержал смешок облегчения. Нет, шалишь, брат, — все четко он рассчитал.

Кто-то да должен быть здесь. Вон за кустиками пышными, изумрудными скрытый ветвями густой липы мужчина в очках сидит. Местный? Или так, с улицы зашел, отдохнуть, жару переждать? Поближе подойти надо, рассмотреть повнимательней. Но не сразу. Вадим сначала приблизился к дому, прошел вдоль него, потом отступил на несколько шагов и так голову наклонил, и так, делая вид, что примеряется к чему-то, высчитывает, соображает. Потом бочком к кустам подошел, наткнувшись на них, чертыхнулся, обогнул их и оказался совсем неподалеку от мужчины. Улыбнулся, тронул кепку за козырек, сказал любезно:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — на мгновение скривившись от боли или напряжения, живо отозвался тот и чуть подвинулся, место подле себя высвобождая. И тут только Вадим увидел, что у мужчины нет ноги и рядом на скамейке никелированно поблескивали аккуратно сложенные металлические костыли. Инвалид. Значит, местный скорей всего. Мужчина был молод, худ, бледен, вытянутое лицо обрамляла тщательно выстриженная шкиперская бородка. Он глядел на Вадима с интересом, словно ждал от него чего-то необычного и интригующего.

— Вот натуру для съемок ищу, — как бы оправдываясь, что потревожил мужчину, сказал Вадим.

— Вы из кино? — широко улыбнувшись спросил мужчина.

— Из кино, что на радость нам дано, — с легким самодовольством (как и полагается киношнику) подтвердил Вадим.

— Интересно там работать? — он встрепенулся. — Вы садитесь, давайте поговорим. Интересно работать, да?

— Очень, — улыбнулся Вадим, осторожно кладя треногу и усаживаясь.

— А вы кто, режиссер? Оператор?

— Ассистент режиссера. Я еще учусь на заочном.

— Вы счастливый. Кино — это чудо. Я давно бы умер без кино. Без кино и без книг. И без мамы, — сказал мужчина.

Вадим откинулся на спинку скамьи; чтоб неожиданную растерянность скрыть, провел по лицу ладонью и полез за сигаретами, за спасительными этими палочками-выручалочками. И пока лез, тщетно слова подыскивал, чтобы разговор продолжить, на другую тему его перевести. А мужчина уже смеялся, безмятежно, по-детски:

— Забыл представиться, вот как бывает. Я — Михеев Юрий, Юра.

Вадим замешкался на мгновение:

— Седов Александр, очень приятно.

— Я все подряд смотрю. Все картины и по телевизору, и в кино. В кино мы с мамой ходим. И вы знаете, мне кажется, что я сам могу кино делать. Я его выдумываю, каждый день, и утром, и вечером, и ночью иногда, когда уснуть не могу, совсем-совсем не могу… Когда шум за стеной, когда на улице смеются…

— Вы в этом доме живете?

— Да, в этом, — кивнул Михеев. — А еще я рисую кино.

— Рисуете?

— Ну как вам объяснить. Это не мультфильм, это другое. Ну что воображаю, что фантазирую, что выдумываю, то и рисую, понимаете. Иногда фильм вмещается в один рисунок, а иногда много рисунков надо. Хотите, покажу, принесу сейчас, хотите? — Он коснулся уже костылей.

Вадим смутился, но виду не подал, прокашлял, положил Михееву руку на плечо, по-свойски, по-дружески, улыбнулся как можно мягче, сказал:

— Времени маловато, в другой раз. Я как-нибудь зайду. Хорошо?

И растаяла радость за тонкими стеклами очков, притушился блеск, обмякло лицо, и шея заморщилась вмиг, и, подрагивая, сдвинулись плечи вперед:

— Не надо, — глухо сказал Михеев. — Вы, наверное, думаете: ах, еще один в кино хочет, авось повезет. Нет, не так все. Не в этом дело. Это трудно понять, для этого нужно быть, — он посмотрел на костыли и запнулся. — И рисую я плохо, ужасающе плохо. Я сам знаю об этом, и мама знает, только скрывает. Но я-то знаю. А что я еще могу? Что у меня еще есть? Кино, книги, мама…

— Не так уж мало, — глядя перед собой, сказал Вадим.

— А жизнь? — усмехнулся Михеев.

Вадим не ответил, не очень удачно сделав вид, что не расслышал последние слова. Помолчал, потом отбросил сигарету в сторону, сощурился, будто припоминая что-то, проговорил:

— Знакомый дом, чем больше смотрю, тем больше узнаю. Кто-то из знакомых в нем жил, а кто — не помню. Давно обитаете здесь?