Николай Псурцев - Несколько способов не умереть

— Нет, четыре месяца. Нас после капремонта второй половины дома заселили.

— Значит, ни с кем не знакомы?

— Ни с кем.

— Вспомнил. Одноклассник мой здесь жил, высокий, белобрысый такой, симпатичный…

— Знаю. Он во втором подъезде живет.

— Ха-ха, видите, какая память. А в какой квартире?

— Не знаю. Просто видел его несколько раз. В подъезд заходил, такой модный, надменный…

— Модный, надменный, — повторил Вадим. — Он всегда таким был. Во всяком случае, казался таким. Но тот ли? — засомневался он вдруг. — Имя не знаете его, не слыхали?

— Не слыхал ни разу. Хотя разов этих было два, три…

— Ну хорошо, пошел я. Не приглянулся мне этот дом. Франтоват, выхолощен. Нам бы попроще чего, подревней, чтоб пригнутым, сгорбленным был, но еще гордым, не сдающимся. Знаете, старики такие бывают? Да… Ежели одноклассника моего увидите, — как бы между прочим заметил Вадим, — не говорите, что со мной знакомы. Я его сам найду. Сюрприз преподнесу, дружили как-никак. Хорошо?

— Конечно. Я его вообще не знаю. И еще неизвестно, тут ли именно он живет. Да и вас-то толком тоже не знаю. Так что не беспокойтесь.

— И чудесно, — сказал Вадим. — А я зайду. Будет время, забегу, — рисунки поглядеть.

— Не надо. Ни к чему. Пообещаете, а я ждать буду, надеяться, а вы не приедете, закрутитесь, забудете. Да и кто я вам и зачем нужен? Такие, как я, нужны только мамам, да и то…

Идите. Прощайте.

— Ну это вы хватили, — Вадим постарался, чтобы возмущение его выглядело искренним. Даже руками резко взмахнул для правдоподобия. — Сильнее надо быть, Юра, поджать себя надо и научиться побеждать уныние, безысходность, страхи…

И осекся, оборвал себя на полуфразе, потому что понял, что не он должен это говорить, кто-нибудь другой, но только не он. Ненавидел всегда тех, кто поучает, правильные слова говорит, а для самих слова эти звук пустой, ни к чему не обязывающий, к самому себе не применимый никоим образом. И вот теперь уподобился им. Скверно.

Он поднялся, подхватил треногу, протянул руку Михееву, пожал ее крепко и пошел к воротам напрямик через кусты, упругие, жесткие, как проволока. Они сердито цеплялись за штанины, пока он продирался, кололись, опутывали ноги, словно не желали пускать. Когда выбрался на асфальт, услышал за спиной голос:

— Я научусь, я буду сильнее, вот увидите.

Что теперь? Ну узнал, что бывает он здесь, а живет ли? Как выяснить? Не идти же в ЖЭК домовые книги просматривать, не дадут, не позволят. Значит, одно остается — наблюдать. Как долго? День, два, неделю, а может, он и месяц не появится. Но все равно попытаться надо, а вдруг, а вдруг…

Магазин вновь встретил прохладой и сырным ароматом, а когда Данин вошел в кафетерий, сказочная кофейная горечь в нос ударила. И тотчас пришел голод, явственно ощутилась пустота в желудке. Вадим встал в очередь. Пока неспешно двигался к прилавку, то и дело поглядывал в окно. Дом будто вымер — никто не выходил со двора, никто не входил… Данин ухватил поудобней треногу, и в ту же секунду кто-то слабо ойкнул сзади. Вадим обернулся, но тренога зацепилась за что-то, выскользнула и рухнула с грохотом. Пожилая худенькая женщина, стоящая за спиной, испуганно завизжала:

— Ой, нога, нога!

— Простите бога ради, — сказал Вадим, поспешно наклоняясь за треногой. Какая-то старушка, кругленькая, чистенькая, стоящая еще дальше, укоризненно проговорила:

— Чего это вы, мужчина, людей своим зонтом тычете?

— Это не зонтик, — запальчиво выкрикнул белобрысый мальчишка лет пяти, сидевший со строгой мамой совсем рядом за столиком. — Это гарпун на кашалотов. Видите, заостренные концы.

— Совсем очумели, — румяная, щекастая продавщица всплеснула руками. — С гарпунами в магазин наладились. У нас нет рыбного отдела, товарищ!

— Хулиган! — пьяно ощерился из дальнего угла зальчика грязно одетый мужчина с жеваным, посиневшим лицом. Возле ножки его стола мутно зеленела на треть заполненная бутылка «Розового крепкого». — В тюрьму его надо.

— Это не зонтик и не гарпун, — сказал Вадим, обращаясь к нему. — Это отбойный молоток. Отбивает желание распивать спиртные напитки в общественных местах.

И Вадим сделал шаг в его сторону. Мужик вскочил из-за стола, насупился, набычился, сжал деревянно сухие, надтреснутые губы, злобненько сверкнул мутными, бесцветными глазками, шевельнул ногой, мятой обтрепанной штаниной укрывая бутылку. И прикосновение к равнодушному стеклу словно сил ему придало, он подобрался весь, уже зная, что ему делать, уже изготавливаясь к защите самого дорогого на свете, без чего и жизнь не жизнь, а так, чертовщина какая-то. И осмелел, ощерился, прошипел с ненавистью:

— Распустились, молокососы, сопляки, закона на вас нету!

Вот это уж совсем не понравилось Вадиму. Побледнел он и, сдерживая мгновенную ярость, развалисто, чтобы все видели, что он спокоен, двинулся к мужику, на ходу недобро процедил:

— Сейчас я разберусь с тобой, юрист!

У того мелькнул испуг в глазах, но исчез быстро, будто чуял он, что без поддержки не останется, что все, кто присутствует здесь, на его стороне. И вправду, не успел Данин дойти до него, как услышал за спиной раздраженный, визгливый голос продавщицы:

— Не троньте его, гражданин, не хулиганьте, он больной…

И через мгновение, обращаясь к алкашу:

— А ты лучше уходи, Ленька, от греха подальше, оштрафуют, а то гляди и в каталажку увезут.

Видно было, что отступать Леньке совсем не хочется, что он бы сейчас еще поговорил, высказал бы непримиримое отношение к новому поколению, тем более что при всех этот шкет в кепке не посмел бы его тронуть. Но, наверное, пользовалась авторитетом у местной братии щекастая продавщица, и поэтому, неприязненно кривясь и опираясь руками о стол, поднялся Ленька, посмотрел под ноги и, качнувшись, потянулся к бутылке. И в это мгновение Вадим, который был уже совсем близко, коротким и точным движением ноги сбил бутылку. Покатилась она, глухо позвякивая по кафельному полу, нехотя посочилась из горлышка красная маслянистая жидкость. За спиной охнули все разом, будто выдохнули, а Ленька и попросту завыл, как подраненный пес, жалобно и свирепо в то же время.

Вадим замер, оторопев на секунду. Что стонет этот поистертый, поизмятый мужичишка, что убивается, или припадок у него, язва, сердце схватило? Неужто из-за бутылки так горестно ему стало? Надо же, гляди, как скрутило, прямо перекорежило всего от широких косолапых ступней до лысеющей макушки. Ненормальный, или последний из алкогольных могикан?

— Я же говорила тебе, черт лохматый, что он больной! — с негодованием выкрикнула продавщица. — Припадочный он!

«Зачем? — вяло подумал Вадим. — Зачем мне это надо? Ведь не хотел скандалить. Пугнуть хотел, и все. И для чего бутылку сбил?»