Николай Псурцев - Несколько способов не умереть

— У вас это серьезно? — спросил Вадим, устраиваясь в кресле. — Курить можно?

— Кури, — кивнула она. — Я собираюсь за него замуж.

— Ух ты! — сказал он, прикуривая. — Круто.

— Ты хочешь сказать, мерзко. И гадко, — она встряхнула волосами, пригладила их машинально, выпрямилась, скривив губы, то ли в неудачной улыбке, то ли в гримасе отвращения.

— Почему гадко? — Вадим пожал плечами. — Обычно. Все хотят замуж. Нет такой, которая не хочет этого. Это ваше предназначение. А ежели не хочет, больна, значит, неадекватна. — Он с удовольствием вытянул уставшие ноги. — Обычно.

— Но я же не люблю его, — сказала она ровно и буднично и тотчас умолкла, обмерев. И, удивляясь себе, посмотрела вопрошающе на Данина, вызнавая, выпытывая испуганными глазами, не он ли произнес эти слова, неужто это она сама, вот так, запросто, выдала потаенное, глубоко упрятанное, запретное. И Вадим видел, угадывал, знал, что помочь ей сейчас надо — словом, жестом, движением — все равно чем. Знал и молчал, и сидел недвижимый. Кончился вдруг кураж, мгновенно, разом. И неинтересно стало, и скучно. Все сделалось ясным и обыденным, и не надо было играть, очаровывать, соблазнять, как там, в молодежном центре, когда интерес подогревался близким соседством жениха и неизвестностью. И не такой уж красивой она теперь ему виделась, и не такой обаятельной. «Неужто всегда у меня так будет?» — с горечью подумал Вадим.

Нахально и протяжно засвистел чайник на кухне. Наташа вскинулась и, радуясь паузе, охая, побежала на кухню. Он посмотрел ей вслед и только сейчас заметил, как призывно и соблазнительно просвечивают узкие белые трусики у нее под платьем, как грациозно семенят ее стройные длинные ноги. Он усмехнулся мысленно, все в порядке… Он ей поможет.

Она что-то разглядела все же в нем, когда вошла, неся поднос с чашками и чайником, и расправилось ее лицо и улыбнулась она слабенько каким-то своим мыслям. Разглядела или все про него себе объяснила там, на кухне, когда сердитый кипящий чайник с плиты снимала, когда любовно чашки, розетки с вареньем, блюдце с печеньем на подносе расставляла. Пустоту, безучастность в его глазах объяснила, уж чем и как — неизвестно, но оправдательное это было объяснение. Женщина, если нравится ей мужчина, всегда даже самый непристойный его поступок оправдает, найдет подходящие причины, успокоит ноющее сердце. А то, что понравился ей Вадим, в этом не сомневался, слава богу, был опыт, да и ощущалось это в каждом движении ее, в каждом взгляде, в голосе, чуть подрагивающем, да и вообще чувствовал он это, и все тут…

Бесшумно и плавно, будто соскользнули с подноса, перескочили чашки, блюдца и розетки на квадратные, свежие, хрустящие матерчатые салфетки, устлавшие стол. Наташа замешкалась, прикидывая, куда убрать поднос, потом отставила его к стене, затем снова огляделась, словно что-то забыла, вспомнив, кивнула себе, шагнула к приземистой тумбочке у дивана, нажала клавишу магнитофона, что стоял на ней, и медленно присела на краешек кресла. Неспешно, интимно запел саксофон. Стало уютней. «Суетится, волнуется», — машинально, будто о ком-то, мелькающем на экране телевизора, подумал Вадим.

— Ты, наверное, неловко себя чувствуешь? Потому что я вроде как Женина дама. Да? Мол, обман все это, — не отрывая глаз от поднесенной ко рту чашки, осторожно и тихо спросила Наташа.

Ну вот, пожалуйста, так оно и есть. Она нашла самое простое объяснение так покоробившим ее, равнодушным его глазам. Неловко, мол, тебе, потому что… Тут Вадим даже дыхание остановил, так неожиданна была мысль, поразившая его. А ведь он даже и не вспомнил о Женьке, даже не подумал о нем. Будто и не было его. Вот те на, как же так? Это что же? Так чудесна эта женщина, что заставила его забыть о друге? Или ему просто наплевать на него, как и на многих других? Он недоуменно посмотрел на Наташу и помимо воли своей сказал честно:

— А получается ведь так, что забыл я о нем… Будто и не имеет он к тебе никакого отношения.

Он засмеялся вдруг, откинулся на спинку кресла:

— Славненько получается. Славненько…

— Правда забыл? — В голосе девушки Вадим уловил едва сдерживаемые нотки радости.

— Что? — Он не понял сразу вопроса (все удивлялся себе), только нотки эти приподнятые и уловил. — А… забыл, забыл. Амнезия, частичная потеря памяти… Какой сейчас год, месяц, число, — он дурашливо ухмыльнулся. — Меня зовут Авраам Линкольн, я наследник испанского престола, завтра берем Бастилию…

Наташа изучающе вгляделась в него, легонько нахмурилась, а потом успокоенная улыбка пробежала по ее губам — она опять все себе объяснила про него.

— А ведь, собственно, и нет никакого обмана, — сказала она, полупожав плечами. — Что предосудительного, если с его другом мы просто поболтаем, поговорим, о нем поговорим… Правда?

— Конечно, — с готовностью ответил Вадим. — Я с удовольствием поговорю о своем друге. Хоть всю ночь, хоть до утра. Ты мне друг, Платон…

— Он очень хороший, — перебила его девушка.

— Он замечательный…

— Он лучший из тех, кто окружал меня до сегодняшнего вечера…

— Да, сегодня он как-то сдал, — серьезно сказал Вадим. — Может, свинка у него?

— Что?

— Может, свинкой, говорю, заболел? Болезнь такая.

— Пожалуйста, перестань. — Девушка качнулась на кресле взад-вперед, опять приложила пальцы к вискам. — Не о том мы все, не о том. Время уходит, а мы не о том! — И, помедлив, добавила: — Надо было шампанского с собой взять у этих, у бардов. — Потянулась к пачке сигарет, повертела сс в пальцах.

— Ты только не перебивай. Мне двадцать семь лет. Много. И я никогда никого не любила. И думала, никогда не встречу того, чье лицо видела с детства, и во сне и наяву, когда представляла свою жизнь… Всегда кто-то был, звонили, приглашали, добивались встречи… но все не то, не то. Нет близкого человека, нет твоего, понимаешь, твоего, единственного, самого-самого. А в одиночестве женщина жить не может. Биологически ей нельзя жить одной. У нее должен быть объект приложения сил. Это банально, это все знают, это уже навязло на зубах. Но это так. Только так, и никак иначе. Должен быть дом, быт, уклад, должна быть защищенность, тогда будет смысл существования.

— она говорила вымученно, казалось, выжимала, выдавливала из себя слова. «Не мне она все это говорит, себе, самой себе, повторяет это уже не первый раз», — подумал Вадим, участливо разглядывая девушку. — Я вдруг устала решать все сама, я стала терять опору. Я оказалась не такой сильной, какой представляла. И нужен был кто-то надежный, добрый, любящий. И если уж не любимый, если уж не случилось так, то пусть хоть любящий. Надо было строить жизнь. Я встретила Женю, и он показался лучшим из всех, кто был у меня раньше, мне не надо было тратить силы, чтобы понравиться, не надо было напрягаться, он принимал меня такой, какая я есть, с ним было просто, он был наиболее приемлемым…