Андрей Воронин - Слепой. Антикварное золото

— Может быть, убийц нанял он? — предположил Федор Филиппович.

— Сомневаюсь, — сказал Глеб. — Тем более что, по словам Лобастика, деньги Крестовский действительно нашел и передал Пинцету с подельниками точно в указанный срок. Его при этом сопровождали какие-то люди очень серьезной наружности, так что компании Пинцета ничего не оставалось, как забрать деньги и удалиться. А когда Лобастик прибыла, чтобы получить свою долю, она обнаружила в квартире четыре трупа и полное отсутствие денег.

— Интересно получается, — задумчиво протянул Федор Филиппович. — А почему ты так уверен, что этих стрелков — или стрелка — нанял не Крестовский?

— Время, — сказал Глеб. — За три дня теоретически можно найти сто двадцать тысяч долларов. Найти профессионального стрелка за это время тоже возможно. Но чтобы за такой срок отыскать и то и другое, надо просто иметь все это под рукой. И потом — гильзы. Пинцета и его людей расстреляли из пистолета сорок пятого калибра, и баллистическая экспертиза показала, что это был тот самый ствол, из которого впоследствии убили самого Крестовского. Профессионал сделал бы дело, получил гонорар и навсегда забыл о существовании какого-то Крестовского. Кроме того, пули, извлеченные из тела банкира Гронского, были выпущены из этого же ствола. А Крестовский звонил Гронскому буквально на следующий день после своего проигрыша — это известно из распечатки, взятой Ромашовым на телефонной станции.

— Ты хочешь сказать, что Гронский дал Крестовскому денег, а потом послал своих людей, чтобы те их забрали у Пинцета?

— Совершенно верно! Крестовский таким образом получил небольшую передышку, а Гронский приобрел должника, который даже не подозревал, что его долг уже погашен до последнего цента.

— Ну и сволочь, — пробормотал Федор Филиппович.

— Это был свойственный господину Гронскому стиль ведения дел, — сказал Глеб. — Я мог бы многое о нем порассказать, да времени нет.

— А золото? — спросила Ирина.

Сиверов усмехнулся.

— Кто про что… — начал он и тут же оборвал не слишком подходящую к случаю поговорку. — Возможно, существовала какая-то семейная легенда, на которую Крестовский обратил внимание только тогда, когда попал в безвыходное положение. Может быть, он случайно наткнулся на упоминание о кладе, когда перебирал старые вещи и документы… Не знаю. Да это и неважно. Важно, что он его нашел и, судя по всему, сначала попытался превратить в деньги. Поговорив с Маевским, понял, что продать золото будет очень сложно, а за отведенный ему на выплату долга срок просто невозможно. Тогда, по всей видимости, он пошел с золотом прямо к Гронскому, рассчитывая, что несколько уникальных античных вещей покроют его долг перед этим крокодилом. Насколько я понимаю, вот это, — он постучал пальцем по все еще сиротливо лежавшему на столе полиэтиленовому пакетику с обрывком золотой цепочки внутри, — фрагмент того самого украшения, которое бедняга пытался продать Маевскому.

— Очень может быть, — задумчиво согласилась Ирина.

— Полагаю, когда господин Маевский узнает, что тот визит не имел ничего общего с глупым розыгрышем, он на себе волосы рвать будет, — сказал Глеб.

— И огорчится не только он, — пробормотал Федор Филиппович, бросив сочувственный взгляд на Ирину. — Дальше можешь не объяснять, и так все ясно. Гронский послал своих горилл следить за Крестовским, те случайно его пристрелили, и клад пришлось искать заново. Исполнители выкрали из квартиры Крестовского план, или карту, или что там у него было, и по этой карте нашли клад. По ходу поисков они, надо думать, сообразили, что Гронский намерен их прикончить, а может быть, просто решили присвоить золото и убили банкира и начальника службы безопасности… И что это нам дает?

— Это дает нам личности подозреваемых, — объявил Глеб, выкладывая на стол две фотографии. — Николай Валуев и Михаил Деревянко, больше известные в кругу знакомых как Злой и Медведь, охранники банка. По документам оба уволены по собственному желанию больше года назад, но кадровик банка, когда на него нажали, признался, что оформил увольнение задним числом по прямому распоряжению Гронского, которое ему передал Солоницын. И сделано это было, заметьте, за два дня до того, как Гронского и Солоницына убили.

— Все ясно, — проворчал генерал. — Неясно только одно: где золото?

— У них, — сказал Глеб. — Теперь надо только ждать, когда им надоест прятаться, таская на себе этот мертвый груз. Рано или поздно они засветятся, пытаясь превратить золото в деньги или выехать с ним за границу, и тогда их останется только аккуратно упаковать и вежливо попросить показать, где спрятана добыча.

— Операция в масштабах всей страны, — недовольно проворчал Федор Филиппович, — а может быть, и всего ближнего зарубежья. Упустили, черти!

— Мы с самого начала отставали от них на несколько ходов. Сейчас разрыв сократился, мы наступаем им на пятки. Ничего, поймаем, — закончил Глеб с уверенностью, которой вовсе не испытывал.

На Ирину Константиновну он старался не смотреть. За окном опять громыхнуло, и стихший было дождь припустил с новой силой.

Медведь повернул к себе зеркальце заднего вида и придирчиво осмотрел свое отражение. Бейсбольная шапочка с длинным козырьком — головной убор, который Медведь никогда не носил, считая его частью униформы прирожденных лохов, — сидела на нем как на корове седло, а усы и бакенбарды вообще вызывали у Злого приступы нервного смеха всякий раз, как он смотрел на напарника. Но этот набор элементарных средств изменил Медведя до неузнаваемости. Позволив своей физиономии частично зарасти шерстью и водрузив сверху дурацкую шапочку с утиным козырьком, Медведь, конечно же, не перестал выглядеть тупым быком, но теперь это был совсем другой бык — повзрослевший, остепенившийся, далеко не такой агрессивный и, очень может быть, вовсе даже и не бык, а, скажем, владелец торговой палатки на рынке или какой-нибудь мастер по отделке квартир. Это был бык, привыкший ходить в ярме и уже не годившийся для участия в корриде — по крайней мере, с виду. Таким Медведя не видел никто и никогда, и Злой был почти уверен, что в таком виде его не узнал бы ни один из прежних знакомых.

— Ну и рыло, — самокритично объявил Медведь, вдоволь налюбовавшись своей новой физиономией, и завозился, возвращая зеркало в исходное положение.

— Усы — признак мужественности, — утешил его Злой.

— Вот признак мужественности, — возразил Медведь, поднося к его носу зажатый в пудовом кулаке «кольт». Пистолет был крупный, но в мосластой пятерне Медведя выглядел как-то несолидно.

— Убери! — зашипел на него Злой. — Офонарел, что ли, гоблин твердолобый?