Андрей Воронин - Слепой. Антикварное золото

— Вы забыли опустить верх, — сказал он, — а на улице дождик.

— Какой еще верх? — рассеянно переспросила искусствовед. — Ах, верх… О чем вы, ей-богу? Продолжайте, прошу вас!

— Ну, что же… — Глеб пригубил принесенный немолодой усталой официанткой кофе, не почувствовал никакого вкуса и продолжил: — В общем, я опоздал. Пожалуй, я опоздал уже тогда, когда клад Приама попал в руки этой парочке. Удивительно, что они не сделали этого сразу.

— Чего? — резко спросила Ирина, делая очередную глубокую, на полсигареты, затяжку.

— Поняв, что ни продать оказавшиеся в их распоряжении предметы антикварам, ни вывезти их за границу не получится, они решили сбыть клад барыгам по цене золотого лома, — сказал Глеб. — Но это бы еще полбеды. Скорее всего, решающую роль тут сыграла обыкновенная жадность. Они, наверное, представили, какой навар получит барыга, придержавший купленные за бесценок украшения до тех пор, пока не уляжется шум вокруг этого дела. И они решили: раз так, то ни себе, ни людям. Убили сторожа, взломали инструментальный склад. Им нужен был автоген. Ацетиленовая горелка режет легированную сталь, это самый простой и доступный способ расплавить что угодно…

Ирина нервным жестом раздавила в пепельнице сигарету и тотчас же потянула из пачки новую.

— Они умерли? — спросила она с несвойственной ей кровожадностью.

— Умерли, — сказал Глеб. — И сгорели.

— Оба?

— Ну, до двух-то считать я умею…

— Жаль, — помедлив, сказала Андронова. — Я с удовольствием выцарапала бы им глаза. Даже мертвым.

— Вы бы этого не сделали, — не придумав ничего умнее, мягко произнес он. — Это была бы… — Глеб на секунду замялся. — Это была бы немотивированная жестокость.

— Почему же немотивированная? Очень даже мотивированная, — возразила Ирина Константиновна. — Хотя вы, наверное, правы: я бы этого не сделала. Потому что…

— Противно, — подсказал Сиверов.

— Вот именно, противно. Слушайте, почему вы все время правы? Вы кто — Господь Бог? Что вы себе позволяете?

После этой короткой вспышки Ирина сникла.

— Противно… — повторила она. — Почему нам все время противны такие вещи, а им — нет? Почему им все можно, а нам нельзя?

Глеб не стал уточнять кто такие «мы» и кто «они», тем более что для него самого эти понятия уже давно перестали означать то же, что для искусствоведа Ирины Андроновой. Вместо этого он полез в карман и, вынув оттуда, положил на стол нечто, отозвавшееся на прикосновение к мраморной столешнице коротким сдвоенным стуком.

— Вот, — сказал он, — может быть, это вас немного утешит. Возьмите на память.

— На память о чем? — спросила Ирина Константиновна, глядя ему в лицо.

Глаза у нее были сухие, лихорадочно поблескивающие и очень красивые. Сиверов проглотил готовую сорваться с языка глупость и сказал:

— На память об этом деле. О кладе Приама и всем прочем. Согласитесь, мы с вами все-таки неплохо поработали. А неудачи случаются даже у Господа Бога, иначе откуда бы на свете брались такие типы, как эти двое?

Слепой замолчал, заметив, что его не слушают. Андронова смотрела не на него, а на стол. На столе не было ничего особенного, кроме уже нуждавшейся в замене пепельницы, двух кофейных чашек и пары золотых сережек — довольно массивных и даже слегка грубоватых, напоминающих три закрученных открытой спиралью лепестка на заостренном к концу стебельке. Это был просто скромный презент на память, и нечего было так таращить на него свои красивые глаза…

— Как вам это удалось? — перехваченным от волнения голосом спросила Ирина Константиновна.

— Не обольщайтесь, — сказал ей Глеб. — И не вздумайте предложить это в дар какому-нибудь музею. Вас просто засмеют.

— Почему? — растерялась Ирина.

— Потому что это новодел. Копия, хотя и довольно удачная. Просто попался хороший ювелир. Я не художник, но у него, кажется, неплохо получилось… Помните это?

Глеб показал Ирине мятый листок, покрытый изображениями тех самых сережек, что сейчас лежали на столе.

— Гордитесь, — сказал он. — В качестве окончательного был принят вариант, исправленный вашей рукой. Правда, похоже получилось?

— Это… Вы… Я…

— И не говорите мне, что не можете этого принять. Этим вы нанесете мне кровную обиду. Только представьте, на что способен человек моей профессии, которому нанесли кровную обиду… Это как раз и будет немотивированная жестокость. Вы станете находить эти безделушки везде — в спальне, в ванной, в своей косметичке, на рабочем столе…

— Мне уже страшно. Просто триллер какой-то, — сказала Ирина.

— Как видите, выхода у вас нет, — мрачно подытожил Сиверов. — Кроме того… Да вы примерьте! Это вам не жабы, которые провели под землей три тысячи лет…

— Что?!

— Ну да. Золото то самое, троянское. Золото царя Приама. Так, отколупнул кусочек на память…

— Опять на память… — Ирина уже вынимала из ушей свои бриллиантовые серьги. — Да вы еще и воришка!

— Одним грехом больше, одним меньше… — рассеянно отозвался Сиверов, закуривая сигарету.

Он наблюдал, как Ирина Константиновна вставляет в мочки ушей сережки, изготовленные из металла, который уже был очень старым задолго до того, как у одного плотника из Назарета родился не его сын. Ирина Константиновна морщилась — видимо, заостренные золотые стебельки по нынешним стандартам оказались толстоваты, — но не прерывала своего занятия.

— Ну, как? — спросила она наконец.

— Превосходно. Вам очень идет.

Глеб не стал говорить, что ей пошло бы что угодно — сейчас этот комплимент прозвучал бы грубовато. Он умолчал и о том, что в кармане у него лежит второй комплект точно таких же сережек, изготовленных из того же материала и предназначенных для жены — тоже Ирины, только не Андроновой, а Быстрицкой. Ничего постыдного в этом не было, но такое сообщение, как ему почему-то казалось, могло огорчить Ирину Константиновну, а ей и без того хватало огорчений.