Андрей Воронин - Слепой. Антикварное золото

В ответ дважды пальнули из автомата: бах-бах — щелк! Последние два патрона были потрачены впустую. Попасть в цель тяжело, когда стреляешь, просунув ствол между двумя ограничивающими обзор досками, но палить наугад прямо сквозь доски, полагаясь на везение, может себе позволить только тот, кто на сто процентов уверен в благосклонности Фортуны. Если Медведь в это верил, он глубоко заблуждался: Глеб Сиверов точно знал, что упомянутая капризная дама уже отвернула от пары реликтовых быков свой сияющий лик. Свист прошедших высоко над головой пуль и характерный щелчок бойка, упавшего на пустой патронник, были наилучшим тому доказательством.

В сарае дважды вхолостую передернули затвор и грязно выругались. Тогда Глеб побежал, вытянув перед собой руку с пистолетом и стреляя на бегу. Пули дырявили трухлявые доски, превращая щелястую стенку в решето.

— Все, сука! Все! — отчаянно проорал внутри сарая голос.

— Еще не все, раз ты так орешь, — негромко возразил Слепой, на бегу меняя обойму.

Он обогнул угол и увидел черное пятно кострища с воткнутыми в песок рогатинами по бокам. На берегу, в каком-нибудь метре от кромки воды, стояла немолодая белая «семерка» с тонированными стеклами. Стекла тонировали кустарным способом, и пленка на них местами отстала, вздувшись продолговатыми пузырями.

Ворота лодочного сарая были распахнуты настежь. В глубине темного проема ворот что-то мелькнуло, и сейчас же приглушенно хлопнул выстрел. Глеб выстрелил в ответ и отпрянул за угол. Из темноты больше не стреляли — экономили патроны. Медведь позаимствовал ствол с глушителем у раненого напарника. Это было хорошо. Приятели слишком долго и бездумно расходовали боеприпасы, без разбора паля во все, что шевелится, и теперь уже не могли дать противнику отпор в своем фирменном стиле: выпустить сто пуль подряд — хоть одна да попадет, куда надо.

Сделав короткую перебежку, Глеб залег за перевернутой лодкой. В лодку сейчас же ударила пуля. От трухлявых, встопорщенных чешуйками отставшей краски досок пахло смолой и тиной. Песок был мягкий, теплый, как нагретая перина, и Глеб почувствовал весьма неуместное желание искупаться.

Он выглянул из-за кормы, и очередная пуля залепила песком темные стекла его очков. Сиверов выстрелил наугад и услышал острое, пронзительное шипение вырывающегося из перебитого шланга газа. Тогда он привстал на одно колено и трижды прицельно выстрелил по баллонам. Одна из трех пуль все-таки высекла из железа искру, из которой, в точности по классику, возгорелось пламя — баллоны взорвались с оглушительным грохотом, воздух наполнился истошным визгом разлетающихся во все стороны осколков, и тугая взрывная волна опрокинула Глеба на горячий песок.

Очки с него слетели, и, когда он встал, протирая глаза и щурясь от яркого света, увеселение было уже в самом разгаре. Часть сарая снесло ко всем чертям; разбросанные взрывом гнилые доски, дымясь, валялись повсюду, а некоторые покачивались на волнах, уносимые быстрым течением. Уцелевшая часть строения, в данный момент более всего напоминавшая разоренный молодецким ударом ноги муравейник, явно колебалась, не зная, завалиться ей сразу или немного подождать и сгореть дотла, сохраняя вертикальное положение. Огонь лизал сухие, как порох, доски, буквально на глазах набирая силу, и Сиверов понял, что, если он хочет что-нибудь спасти из огня, делать это нужно без промедления, пока не поздно.

По берегу металась охваченная пламенем фигура. С учетом всех обстоятельств Глеб не был склонен к проявлениям милосердия, но, сгорая заживо, Медведь истошно кричал. Ослепленный пламенем, он искал и все никак не мог найти воду, то приближаясь к ней на расстояние полушага, то снова убредая прочь от спасительной береговой линии. Сиверов поморщился и поднял руку с пистолетом. «Стечкин» коротко бахнул, горящая фигура споткнулась, упала, дернулась разок-другой и неподвижно распласталась на песке у самой воды.

Внутри сарая было жарко и становилось жарче с каждой секундой. Войдя туда, Глеб с первого взгляда заметил все: и отброшенный взрывом латунный смеситель автогена с дымящимися обрывками шлангов, и установленную на чудом уцелевшем шатком верстаке глубокую керамическую емкость, и даже ножовку по металлу, полотно которой отливало непривычным желтоватым блеском.

Все еще надеясь на чудо, он подошел к верстаку и заглянул в емкость. Она была пуста, лишь на ее шершавом, пористом краю поблескивал забытый второпях неровный округлый комочек. Все было кончено, и все было напрасно, и уже ничего нельзя было исправить. Сам не зная, зачем это делает, Глеб подковырнул комочек ногтем, отделил его от шершавой поверхности сосуда, подбросил на ладони, ощутив его приятную увесистость, и опустил в карман джинсов.

Слева раздался шорох. За спиной гудело и трещало набирающее силу пламя, с потолка то и дело падали охваченные пламенем доски, но ухо Слепого мгновенно выделило этот тихий шорох из какофонии ширящегося пожара. Глеб резко присел, и предназначавшаяся ему пуля пролетела мимо.

Стрелок лежал у стены, которая из-за многочисленных пулевых пробоин напоминала карту звездного неба. Он лежал скорчившись, так что было не разобрать, куда именно его ранило. Зацепило его, однако, основательно, о чем свидетельствовала растекшаяся по земляному полу лужа крови. Сжимавшая пистолет рука была словно одета в лакированную красную перчатку и так тряслась, что Глеб усомнился, сумеет ли этот тип попасть с двух метров в трехстворчатый шкаф.

— Все, — сказал ему Глеб. — Отгуляли, пацаны. Золото где?

— Хрен тебе… а не золото, — с трудом выдавил из себя Злой.

— Ну и ладно, — сказал Сиверов и повернулся, чтобы уйти.

— Стой! Ты кто?

— Я — злой, — не кривя душой, ответил Глеб.

— Чего? — Злой нашел в себе силы оценить его юмор. — Врешь, падло. Это я — Злой.

— Я все равно злее. Где золото?

— В машине. В… багажнике. В запаске. Не бросай… тут. Огонь… заживо…

Какую-то долю секунды Сиверов колебался, уговаривая себя, что спалить этого подонка заживо было бы справедливо, а потом все-таки спустил курок.

— Немотивированная жестокость, — произнес он вслух, выходя из оранжево-дымного, смрадного и нестерпимо горячего полумрака на солнечный свет.

Охваченный пламенем лодочный сарай у него за спиной завалился с грохотом и треском, вместе с черным дымом взметнув в бледно-голубое небо тучу бледных при дневном свете искр.

Говорить Глебу не хотелось, и он немного помедлил, хотя и видел, что Ирина Константиновна давно уже все поняла и без его объяснений. Сквозь планки вертикальных жалюзи, которыми была занавешена стеклянная витрина кафе, была видна часть шумной центральной улицы. Моросил теплый грибной дождь, в разрывах туч сверкало солнце, а под дождем мокла красная спортивная машина Андроновой, припаркованная, по обыкновению, в неположенном месте.