Андрей Воронин - Спецназовец. Точка дислокации

— Святая, — восторженно объявил Жук и вышел.

Даша собрала грязную посуду и двинулась в сторону кухни.

— Погоди, — остановил ее Якушев. — Слушай, дай телефон, а то я свой… гм… потерял.

— Зачем? — удивилась Даша.

— Гвоздь из подошвы вылез, — пожаловался Юрий, — надо забить. Ну, что это за вопрос — зачем телефон? Звонить! Хочу кое с кем переговорить, пока есть время.

— Посреди ночи?

Якушев вздохнул.

— Посреди ночи, — подтвердил он. — Потому что днем такой возможности может просто не быть.

— Сумасшедшие, — сказала Даша. — И что вам все неймется? Неужели без вас не обойдутся?

Она поставила на стол стопку грязной посуды и, вынув из заднего кармана джинсов, протянула Юрию телефон. Телефон был модный, расписанный от руки каким-то замысловатым узором.

— На, пользуйся. — Она почему-то замялась, смущенно отведя глаза. — Послушай, я…

— Тсс! — Спец прижал к губам указательный палец. — Лучше не надо. Иди вари кофе.

— Хорошо. Только имей в виду, я поеду с вами.

— Кто бы сомневался, — буркнул Спец. — Глупо, конечно, и абсолютно никому не нужно, но мы тебе не указ. Как и ему, — добавил он, кивнув в сторону храпящего Баклана.

— Дурак, — сказала Даша и вышла, хлопнув дверью.

— И я того же мнения, — рассеянно пробормотал Спец, набирая чей-то номер.

Виталий Адамович проснулся оттого, что кто-то деликатно тряс его за плечо, вполголоса приговаривая:

— Товарищ генерал, проснитесь! Проснитесь, товарищ генерал!

Он с трудом разлепил веки и увидел в мягком свете ночника склонившееся над кроватью знакомое лицо.

— Что, тревога? — хриплым спросонья голосом спросил он. — Отставить, — добавил он сейчас же, придя в себя, и крепко потер ладонью лицо. — Черт, приснилось что-то, наверное… Померещилось, что я опять там…

Дежурный офицер промолчал, поскольку ответа на этот сонный лепет высокого начальства от него явно не требовалось. Он стоял у кровати навытяжку, терпеливо дожидаясь, когда его превосходительство наконец проснется до конца и сможет воспринимать информацию.

Долго ждать ему не пришлось: процесс пробуждения никогда не отнимал у генерала Курбанова слишком много времени. Его превосходительство сел на кровати, взял с тумбочки швейцарский хронометр в золоченом корпусе и, близоруко щурясь, вгляделся в циферблат. Было без трех минут четыре. Курбанов зевнул, прикрыв рот ладонью, и ворчливо осведомился:

— В чем дело, капитан?

— Две минуты назад на связь вышел Данаец, — доложил дежурный.

Остатки сна мигом улетучились: Данаец никогда не звонил по пустякам, тем более — ночью.

— Почему не разбудили сразу?

— Не успели, товарищ генерал, — едва заметно развел руками дежурный. — Он передал сообщение и сразу отключился. По-моему, ему было неудобно говорить.

— Конечно, неудобно. Ему всегда неудобно говорить, потому что… потому что неудобно. Что он сказал?

— Я записал, — сказал дежурный и протянул Курбанову листок бумаги. — Вот.

Генерал принял у него листок и немного подвигал им взад-вперед, экспериментируя с фокусным расстоянием. Как обычно спросонья и в конце дня, взгляд никак не хотел фокусироваться, буквы расплывались и путались, словно играя в прятки. Виталий Адамович недовольно покосился на дежурного, и тот, все поняв без слов, мигом подал ему лежавшие на столе очки.

— Мартышка к старости слаба глазами стала, — ворчливо процитировал Курбанов, водружая их на переносицу. — Нуте-с, что у нас тут?

«Они все знают. Выдвигаемся через час. Штурм на рассвете», — было написано на листке аккуратным почерком дежурного.

— Надо же, — равнодушно сказал генерал, кладя листок на тумбочку и снимая очки. — Решительный молодняк. А главное, смекалистый. Как же они пронюхали-то, а? Ничего, с этим мы разберемся. А сейчас — вот что…

Задумчиво почесывая дужкой очков переносицу, он посмотрел на дежурного, который, похоже, с трудом сдерживал дрожь азарта. Пареньку не было еще и тридцати, повоевать он не успел, и в нем до сих пор бурлила, требуя выхода, кипучая, деятельная энергия. Записанное его же собственной рукой под диктовку Данайца слово «штурм», конечно же, мигом вызвало в его воображении картины кровопролитного и, естественно, победоносного сражения, могущие показаться заманчивыми только тому, кто ни разу не видел их наяву.

— Сейчас — вот что, Николай, — повторил он, припомнив имя дежурного. — Для начала организуйте-ка мне чашечку кофе, да покрепче, будьте так любезны. Все остальное — потом. Светает нынче поздно, так что часа два — два с половиной у нас в запасе есть. Да, можете сделать чашечку и себе — посидим вдвоем по-семейному…

Последнее заявление прозвучало сомнительно и странно, чтобы не сказать двусмысленно, и наверняка озадачило дежурного — что, собственно, и требовалось доказать. Обычно Курбаши предпочитал общаться с подчиненными в мягкой, чуть ли не в ласковой манере, но они боялись его как огня именно из-за этой привычки то и дело огорошивать собеседника вот такими дикими, не поддающимися однозначному истолкованию заявлениями: давайте мы с вами, генерал с капитаном, посидим по-семейному за чашечкой кофе… Подчиненный после этого впадал в задумчивость и начинал втрое внимательнее обычного следить как за собой, так и за окружающими, опасаясь подвоха. То есть, если бы не то, что время от времени происходило в подвале генеральской дачи, эти его странные высказывания наверняка воспринимались бы как безобидное чудачество, маленький простительный недостаток добродушного мешка с трухой, который мечтает только о том, чтобы худо-бедно доскрипеть до пенсии. Но генерал Курбанов не был мешком с трухой, и его ласковые оговорки лишний раз напоминали об этом окружающим, держа их в постоянном тонусе.

— Разрешите выполнять? — спросил дежурный.

— Выполняйте, Коля, выполняйте, — ласково улыбнулся Курбанов. Ему хотелось добавить: «Да, и не забудьте подмыться», но это было бы уже чересчур: он вовсе не хотел провоцировать случаи дезертирства в своем маленьком гарнизоне.

Дежурный вышел. Генерал встал с постели, накинул халат и, прихватив одежду, отправился в ванную. Непродолжительный контрастный душ вернул ему привычную бодрость; Виталий Адамович оделся, пригладил массажной щеткой остатки волос над висками и направился прямиком в кабинет, прихватив с тумбочки доставленную дежурным телефонограмму. Идя по коридору, он задумчиво рвал ее на мелкие клочки и, войдя в кабинет, первым делом вытряхнул образовавшееся конфетти из ладони в мусорную корзину.

Дежурный уже был здесь. Он стоял сбоку от стола, на котором в свете настольной лампы благородно поблескивал слегка потускневшими боками серебряный кофейник. К кофейнику прилагались две изящные чашки тончайшего фарфора, прозрачные, как лепестки белой розы; сахарница и сливочник отсутствовали, поскольку Курбанов предпочитал чистый продукт.