Андрей Воронин - Спецназовец. Точка дислокации

Коридор, как обычно, когда хозяин бодрствовал, был ярко освещен скрытыми лампами дневного света. В нем было пусто, если не считать разбитой чашки, которая лежала примерно там, где Виталий Адамович ожидал ее увидеть — в шаге от двери ванной для гостей. Это помещение использовалось крайне редко, но сейчас дверь его была слегка приоткрыта, а внутри, как ясно видел Курбанов, тоже горел свет.

Это, по крайней мере, хоть что-то объясняло. Человек порезался осколком, а может быть, просто нужда подперла. Зашел в очень кстати случившийся поблизости сортир, стал делать там свои дела, а тут звонок, а руки заняты, да и вообще в такие минуты человеку не до разговоров, хотя бы и с начальством…

В пользу этой догадки говорил и звук льющейся в раковину воды, что доносился из-за приоткрытой двери. Курбанов мимолетно удивился тому, как многого, оказывается, не знает о своих подчиненных. Кто бы мог подумать, что вот этот капитан, к примеру, имеет странную привычку не закрывать за собой дверь туалета? Кряхтеть и тужиться, разговаривая с начальством по телефону, он стесняется, а то, что дверь при этом открыта чуть ли не настежь, его не смущает…

В это время из-за двери послышалось пение.

— На Кавказе есть гора, самая большая, — вполголоса с кавказским акцентом напевал кто-то на мотив лезгинки, — а под ней течет Кура, мутная такая… Если влезть на тот гора и с него бросаться, очень много шансов есть с жизнью распрощаться!

Виталий Адамович улыбнулся — снисходительно, с оттенком сожаления. Эх, молодо-зелено, подумал он. Не та нынче пошла молодежь — ненадежная, слабая, с какими-то странными вывертами, с тараканами в башке… Ведь отбирают, кажется, лучших из лучших, и поначалу вроде бы все идет как надо — служит человек, повышает профессиональный уровень, делает карьеру… И силен, и ловок, и неглуп, а потом — щелк, и оказывается, что он ни на что не годен. Один доверительный разговор с начальником, и он уже возомнил, что ему все можно, — гадит в двух шагах от генеральского кабинета, даже не закрыв за собой дверь, и распевает дурацкие песенки, вместо того чтобы сломя голову бежать, куда велено, и делать, что приказано…

Он был уже у двери.

— Все мы, народ кавказский, любим любовь и ласки, если обманут глазки — вах, вах, вах, вах! — доносилось оттуда. Певец явно разошелся, голос его понемногу креп; чувствовалось, что еще немного, и он начнет от полноты чувств горланить на весь дом. — Будем всю ночь ходить и точить кинжалы, а потом невест стеречь, чтоб не убежали…

Надо делать оргвыводы, понял Курбанов. Убрать идиота с глаз долой, куда Макар телят не гонял, и где-то там, за далеким горизонтом, организовать несчастный случай или какой-нибудь теракт, чтобы этот клоун сдуру не сболтнул лишнего. А лучше просто шлепнуть по дороге домой и обставить все под нападение кавказцев. Ясно, ощутимой пользы для дела из этой мелочи не выйдет, волны насилия и беспорядков данная единичная мокруха не вызовет, но курочка по зернышку клюет, а капля камень точит…

Он толкнул дверь и оцепенел, до глубины души потрясенный открывшимся его взору невообразимым, немыслимым зрелищем.

Делать оргвыводы в отношении дежурного офицера было поздно. Капитан Николаша при полном параде, в костюме и обуви, лежал в пустой ванне, задрав на ее край правую ногу и неестественно вывернув шею. Его открытые глаза смотрели в потолок пустым, ничего не выражающим взглядом, отражая свет лампы, как пара стеклянных шариков. Пиджак распахнулся, позволяя видеть наплечную кобуру с торчащей оттуда рукояткой пистолета, трубка беспроводного телефона лежала на животе убитого, явно брошенная туда чьей-то небрежной рукой.

Убийца обретался тут же. Он стоял спиной к двери перед раковиной и, судя по некоторым признакам, брился. На нем были мятые брюки и несвежая белая рубашка с засученными, чтобы не замочить, рукавами. В раковину, курясь паром, била струя горячей воды, зеркало запотело снизу, но это не помешало Виталию Адамовичу разглядеть в нем смуглую горбоносую физиономию, из-за покрывавшей ее нижнюю часть пены немного похожую на мусульманского Деда Мороза.

— В чем дело, уважаемый? — прервав пение и недовольно воззрившись на отражение Курбанова в зеркале, осведомился этот тип голосом Магомеда Расулова. — Тебя в дверь стучаться не учили?

Все это было до невозможности дико. Курбанову подумалось, что это, должно быть, сон. Наверное, организм ближе к старости начал выкидывать фортели — встал, принял душ, выпил кофе и тут же, прямо в кресле, уснул. А может, и не вставал, и кофе не пил, а лежит там, куда улегся с вечера, в своей постели, и продуцирует цветные приключенческие ролики, так сказать, на злобу дня…

Поверить в это было куда легче, чем в то, что надежно запертый и бдительно охраняемый пленник каким-то чудом выбрался из своей темницы и, перебив голыми руками вооруженную охрану, явился сюда только затем, чтобы побриться.

Все эти мысли и ощущения пронеслись в голове за какую-то мизерную долю секунды. Генерал стряхнул с себя оцепенение и крепче сжал рукоятку маузера: неважно, сон это или явь, потому что с пробравшимся в сердце твоей крепости врагом и во сне и наяву поступать надлежит одинаково. Если это сон, маузер непременно превратится в какую-нибудь дрянную пластмассовую игрушку или просто в гнилой сучок, а дагестанский Санта-Клаус с бородой из мыльной пены — в большую обезьяну, каковой он, несомненно, и является на самом деле — где-то там, в глубине своей мусульманской души…

Оружие в его руке даже не подумало во что-то превращаться. Оно оставалось тяжелым, твердым и надежным. Вышедший из сборочного цеха Маузерверке в далеком тысяча девятьсот шестнадцатом году, но и спустя почти столетие не утративший своей убойной мощи антикварный пистолет плавно поднялся на уровень глаз, почти коснувшись длинным стволом затылка Расулова.

В это время картинка в зеркале, вот именно как во сне, неожиданно и зловеще переменилась. В туманной глубине запотевшего стекла над левым плечом Виталия Адамовича неторопливо, как луна над горизонтом, взошла еще одна физиономия. Физиономия эта была ему, увы, хорошо знакома, и ее появление, хоть во сне, хоть наяву, не предвещало ничего хорошего. Курбаши понял, что погиб, за мгновение до того, как сильная рука, протянувшись из-за спины, мертвой хваткой вцепилась в запястье и вывернула его под немыслимым углом, заставив генерала охнуть от боли и разжать пальцы.

Лес стоял по обеим сторонам дороги стеной непроницаемого мрака, иззубренный край которой уже был отчетливо виден на фоне наливающегося сереньким предутренним светом неба. Летящий свет фар скользил по обочине, выхватывая из темноты медные стволы сосен, растопыренные корявые пальцы оголившихся ветвей и инкрустированные монетками опавших листьев опахала еловых лап. Периодически то справа, то слева мелькали асфальтированные боковые съезды, кое-где сквозь гущу древесных крон короткими вспышками яркого света мелькали горящие фонари, а может быть, чьи-то бессонные окна. То, что с дороги, да еще в темноте, представлялось дремучим лесом, на самом деле было поселком, обитатели которого дорого ценили свое уединение и строились так, чтобы даже издалека не видеть соседей.