Андрей Воронин - Спецназовец. За безупречную службу

— Да я же… — Горчаков медленно, с трудом выпрямился на стуле и истово сгреб в горсть несвежую рубашку на груди. — Я… Христом-богом!..

— И двенадцатью апостолами, — иронически подсказал Волчанин. — Смотрите-ка, что вспомнил! Не понимаю вас, Михаил Васильевич. Ну, что вы так упрямитесь, ради чего рискуете? Героический пример Мамалыгина покоя не дает? Забудьте о нем, он был просто неумен. Бывают такие люди — что с ними ни делай, как ни учи, они все равно до самой смерти с пеной у рта повторяют чушь, которой им забил голову замполит в сержантской школе. Продажа стратегических оборонных секретов, измена родине… Ну, чепуха ведь! Родине ваш «Борисфен» все равно не нужен — протухнет, пропадет бездарно, ни за грош, как пропало уже очень и очень многое. А корейцы или иранцы — не знаю, кто именно, да и плевать мне на это с высокой колокольни, — все равно, с «Борисфеном» или без, построят свои ракеты и будут стращать ими соседей. Понимаете? Ключевое словосочетание тут — «все равно»: все равно пропадет, все равно войдут в список ядерных держав… Все равно. Я все равно, с вашей помощью или без нее, найду папку. Только, если искать придется самостоятельно, без вас, вашу судьбу завидной не назовешь.

Горчаков с видом оскорбленной невинности и возмущения тупостью собеседника пожал плечами.

— Да черт вас подери! — высоким голосом находящегося на грани истерики интеллигента воскликнул он. — Сколько раз вам повторять: я не знаю! НЕ ЗНАЮ!!! Неужели вы всерьез думаете, что какая-то вшивая папка с какой-то идиотской морально устаревшей документацией мне дороже жены и дочери?!

— Это мы как раз сейчас и проверим, — глядя не на него, а на дверь, пообещал Волчанин. — Очень кстати! Проходите, ребята, вы знаете, что нужно делать.

В дверях послышалась возня, и рослый боец в маске силой, крепко держа за плечо, втащил в кабинет дочь Горчакова, Марину.

— Пусти, сволочь! — выкрикнула та и свободной рукой отвесила конвоиру пощечину.

Реакция последовала незамедлительно: послышался трескучий звук полновесной оплеухи, и сбитая с ног девушка, болезненно охнув, отлетела на середину кабинета, упав почти под ноги отцу. Горчаков вскочил с явным намерением броситься ей на помощь, но конвоир небрежно, будто муху отгонял, махнул длинной, как мачта, ручищей, и Михаил Васильевич упал обратно на стул с такой силой, что вместе с ним опрокинулся на пол. Боец шагнул вперед, наступил на его запястье толстой рубчатой подошвой высокого, со шнуровкой до середины голени, ботинка и крепко надавил. Горчаков застонал, корчась на полу, как раздавленный червяк.

В кабинет, стуча каблуками, вошли еще двое в масках. Один, рывком подняв с пола, усадил Марину на свободный стул у стены и приковал наручниками к металлическому каркасу, а другой поставил в метре от нее обычный автомобильный аккумулятор. Откуда-то появились смотанные провода, красный и черный, с алюминиевыми зажимами на концах, из-за характерной формы в народе именуемыми «крокодилами». Присоединив провода к клеммам аккумулятора, боец на мгновение свел зажимы вместе. Послышался треск, сверкнула голубоватая искра, и в воздухе отчетливо запахло озоном.

— Есть контакт, товарищ полковник! — без необходимости доложил боец.

— Сначала ему, — сказал Волчанин, рассеянно вытряхивая из пачки сигарету. — Пусть попробует, чтобы был в курсе.

Вынув зажигалку, он сосредоточился на процессе раскуривания сигареты. В кабинете послышалась возня, опять раздался характерный короткий треск, Горчаков вскрикнул и активнее заскреб пятками по полу.

— Папа! — истерично взвизгнула Марина.

— Ну-ну, — пуская в потолок дымные кольца, благодушно произнес Волчанин, — не надо этой мелодрамы: папа, шляпа… Всего-то двенадцать вольт — напряжение заведомо не смертельное. Как вам, Михаил Васильевич? Бодрит, не правда ли? А по идее, должно еще и неплохо прочищать мозги. Чувствуете просветление? Нет? Тогда мы продолжим, но уже не с вами, а с вашей дочкой. Что скажете?

— Вы чудовище, — перестав корчиться, хрипло сообщил Горчаков.

— Ни в коей мере, — любезно возразил Волчанин. — Просто до этой минуты вы находились в плену иллюзий. Теперь иллюзии развеялись, жизнь оказалась далека от вычитанного из глупых книжек идеала, вот вы и недовольны. Я вам удивляюсь, честное слово! За кого вы меня принимаете — за благородного разбойника, за одного из героев Вальтера Скотта или Шиллера? Очнитесь! На дворе двадцать первый век, и я — просто солдат. Солдат, обученный любыми средствами выполнять поставленную командованием боевую задачу. Любыми, понимаете? Я пробовал обойтись малой кровью, а вы на этом основании ошибочно решили, что меня можно водить за нос. «Я не знаю, я не видел, рад бы помочь, да нечем…» Это неправильные ответы, а за ошибки надо платить, господин Горчаков. И заметьте, цену я с вас пока беру божескую. Могли ведь привести не одну, а сразу обеих, и начать не с аккумулятора, а с чего-нибудь более зрелищного, эффектного… Вы что, действительно хотите все это увидеть? Хотите услышать, как ваши жена и дочь проклинают вас перед смертью?

— Нет, — сказал Горчаков, и в его хриплом голосе явственно прозвучал ужас. — Нет, не хочу.

— Тем не менее, небольшую демонстрацию вы все-таки заслужили, — заявил рейдер и кивнул своим бойцам.

В кабинете опять началась сопровождаемая криками, стонами и трескучими звуками щедро раздаваемых оплеух возня. Не будучи садистом, Виктор Викторович, когда мог, старался избегать подобных зрелищ, и потому, развернув вертящееся директорское кресло на девяносто градусов, стал, покуривая, смотреть в окно.

Допрос остается допросом, кто бы его ни проводил. Если допрашиваемый не трус и не рохля, и если он не видит в чистосердечном признании никакой личной выгоды, его волю приходится ломать любыми доступными средствами, а это, как правило, достаточно грязная работенка. Раздробить человеку пальцы, наступив кованым сапогом, или искалечить жизнь, веером развернув перед ним пикантные фотографии — разница невелика. Но богу богово, а кесарю кесарево; пикантные фотосессии с участием высококвалифицированных профессионалок на твердом окладе — это для дипломатов и крупных государственных чиновников. А для такой мелкой сошки, как Горчаков, годятся средства попроще — автомобильный аккумулятор, резиновая дубинка, плоскогубцы, разорванный на жене лифчик, страшный, сочащийся сукровицей черно-багровый синяк на покрытой нежным детским пушком щеке единственной, горячо любимой дочери… Отвратительно, спора нет, и бесчеловечно, но допрос — это допрос. Кто, в конце-то концов, заставляет этого толстяка запираться?

— Шеф… Товарищ полковник!

В отставку он ушел уже пять лет назад, но подчиненные, особенно в присутствии посторонних, когда нельзя было обратиться по имени-отчеству, по-прежнему называли его полковником или, на худой конец, шефом. Повернув голову, Волчанин увидел склонившуюся над своим плечом фигуру в трикотажной маске. Глаза, что поблескивали в прорезях маски, принадлежали его заместителю Макухину по кличке «Метадон». В руке Метадон держал мобильный телефон со светящимся дисплеем.