Андрей Воронин - Спецназовец. За безупречную службу

Положа руку на сердце, подполковник слегка струсил. А если быть совсем уж откровенным, то не слегка, а основательно. Паны дерутся — у хлопцев чубы трещат; когда эти московские толстосумы начинают в сто первый раз делить что-то, уже сто раз поделенное, снесенные головы летят во все стороны, и принадлежат они вовсе не олигархам с Рублевки.

Разумеется, в испуге своем Анатолий Павлович не признался даже самому себе, мысленно решив считать свою трусость обыкновенной осторожностью и предусмотрительностью. И, чтобы не пороть горячку, велел дежурному поручить московского гостя Маланье, который, хоть и не семи пядей во лбу, неплохо чувствовал и людей, и обстановку.

Наконец, на столе негромко звякнул и замигал желтой контрольной лампочкой старомодного вида телефон — угловатый, цвета слоновой кости и без диска, на месте которого серел участок поцарапанной поверхности. Царапины были нанесены ножом, наждачной бумагой и осколком стекла — подручными инструментами, которыми без проблем вычисленный шутник, пламенея ушами, под язвительные комментарии Сарайкина соскабливал с аппарата наклейку с голой сисястой бабой. Баба, конечно, была очень ничего себе, аппетитная, в соку; Сарайкину она даже нравилась, но на служебном телефоне?.. Под портретом президента?! А если начальство заглянет, тогда что? Да это диверсия, подрыв авторитета!

Звонил, как и ожидал подполковник, майор Малахов по прозвищу Маланья.

— Мутный какой-то москвич, — сообщил он. — Говорит, акционер «Точмаша», приехал не по делу, а в гости к Горчакову — ну, типа, приятельские отношения и все такое… А глазами так и зыркает, так и зыркает! Я его к вам направил, Анатоль Палыч…

— За каким х… Зачем? — с огромным неудовольствием, которое и не думал скрывать, спросил Сарайкин.

— Так настаивал ведь! — проникновенным тоном пустился в объяснения Маланья. — Я ему говорю: нельзя, начальник занят, — а он…

— Ясно, — перебил его подполковник. — А он тебя раком поставил, сделал ручкой и ушел. Да, майор, это тебе не заезжим бомжам позапрошлогодние мокрухи шить, тут, кроме луженой глотки, еще и голова нужна. А у тебя, как я погляжу, вместо нее жопа!

И с лязгом швырнул трубку на рычаги. Он не боялся перегнуть палку и в одночасье лишиться ближайшего соратника и помощника: Маланья, как дворовый пес, служил тем вернее, чем чаще и крепче его лупили палкой по хребту.

Он еще успел подумать, что в последнее время в гости к Горчакову что-то зачастили мутные гости из столицы, но прокрутить эту мысль до конца не успел, потому что в дверь постучали — отчетливо, уверенно, но вместе с тем сдержанно и аккуратно. Сарайкин сел ровнее, подождал, а потом, спохватившись — не все же получали воспитание в одном хлеву с Маланьей! — крикнул:

— Входите!

Московский гость — а это, несомненно, был он, поскольку этой гладко выбритой рожи подполковник Сарайкин до сего момента в городе не видел ни разу, — оказался сравнительно молодым, на вид никак не старше сорока, без малого двухметрового роста гражданином — аккуратно подстриженным, подтянутым и с откровенно военной, строевой выправкой. Сложен он был пропорционально, так, что рост скрадывал внушительную ширину плеч и свободный разворот грудной клетки. В этой фигуре не было ни малейшего намека на громоздкость, присущую мясистым торсам завсегдатаев тренажерных залов; таких фигур, более или менее изуродованных временем, жратвой и алкоголем, не прилагая никаких специальных усилий, можно вдоволь насмотреться на центральных улицах и площадях любого российского города в день ВДВ. Стоявший на пороге кабинета гражданин явно знал меру и в еде, и в питии, и в каждом его движении до сих пор сквозила ленивая грация крупного хищника.

«Акционер», — не без иронии подумал подполковник Сарайкин. Возможно, этот тамбовский облом действительно владел энным количеством акций «Точмаша», но жил он явно не на дивиденды — чтобы это понять, не нужно было запрашивать в банке его кредитную историю и посылать людей на раскопки подробностей его трудовой биографии. Они с командиром рейдеров были одного поля ягоды; члены разных, почти наверняка враждующих стай, это были звери одной и той же породы.

Подполковник Сарайкин относился к тому же семейству, но был намного мельче и конкурировать с этими ребятами мог примерно так же, как кошка с тигром или степной шакал — с матерым волком. Самокритика к числу его достоинств не относилась, и такие нелицеприятные сравнения в голову ему, естественно, не приходили, но разницу между собой и стоящим на пороге кабинета «акционером» он почувствовал и оценил мгновенно — так же, как это произошло при первой встрече с командиром рейдеров. «Понаехали, — с нарастающим раздражением подумал он, делая вид, что внимательно изучает содержимое лежащей на столе открытой папки. — Думаете, провинциальный мент вам позволит из себя веревки вить? Думаете, вы тут ноги об меня вытирать будете? Да хрен вы угадали!»

Сообразив, что его нарочитая занятость в глазах столичной птахи должна выглядеть достаточно комично, Анатолий Павлович оторвал взгляд от папки (не содержавшей ничего, кроме старательно упорядоченного, систематизированного и подготовленного к употреблению компромата на Зуду, каковой компромат подполковник давно выучил наизусть) и поверх нее посмотрел на посетителя, собираясь предложить тому сесть. Оказалось, однако, что посетитель не стал дожидаться приглашения: он уже сидел, откинувшись на спинку стула и положив ногу на ногу. Как он очутился на этом месте и в этой позе, оставалось только гадать. Глядя в папку, Сарайкин все время краем глаза за ним наблюдал, и, однако, москвич возник на стуле совершенно неожиданно: вот он стоял у двери с вежливой полуулыбкой на физиономии, а вот — сидит в двух шагах от подполковника, как будто его принесли сюда и поставили вместе со стулом три года назад, когда мебель меняли. Только улыбка, где была, там и осталась — ишь, скалится, фокусник…

В самом деле, проделано все было с ловкостью, достойной матерого циркового иллюзиониста с мировым именем, и Сарайкин снова напомнил себе, что с этим типом надо держать ухо востро: судя по всему, трюк с исчезновением в одном месте и внезапным появлением в другом не был гвоздем его репертуара.

— Чем могу быть полезен? Господин… э-э-э…

— Ольшанский, — с готовностью подсказал москвич. Сарайкин никогда не разбирался в тряпках, одеваясь по принципу «главное, чтобы костюмчик сидел», но сейчас готов был спорить на свое годовое жалованье, что пиджачная пара, в которой щеголяет столичный гастролер, стоит, как небольшой домик в Мокшанске. — Олег Николаевич. Вы, наверное, захотите взглянуть на мои документы…