Андрей Воронин - Спецназовец. За безупречную службу

На журнальном столике под торшером обложкой кверху лежала какая-то книжка. Даже не потрудившись взглянуть на название, просто от нечего делать, он взял ее и заглянул: ну, чего тут пишут?

Это были какие-то стихи. Читать он не любил, а про стихи и вовсе не понимал, кому и зачем они нужны. Ну ладно, если это тексты к нормальным песням — как у «Любэ», «Лесоповала», Михаила Круга и так далее. А вот так, в книжке, да еще в таком количестве — кому это надо?! Тоже выдумали профессию — поэт. Как будто это тяжелая работа — сидеть и сочинять рифмы: рассвет — ответ, закат — откат, мент — кент, Европа —…опа… Это любой дурак может, но где, в каком законе сказано, что кто-то обязан все это читать и, главное, получать от этого кайф?

Словом, читать он не собирался, но глаза сами, машинально, ухватили первую строчку строфы: «Деревня, где скучал Евгений…» Изумленно хмыкнув, он посмотрел на обложку. «А. С. Пушкин. Евгений Онегин». А, ну да, был такой, в школе, кажись, проходили. У Лукоморья дуб срубили, кота на мясо порубили… Как же, как же, помним. Два балла в четверти, трояк в году, и даже дядя не помог. Мой дядя самых честных правил. Когда не выучил урок, русак два балла мне поставил, а дядя, сука, не помог. Вот вам и стихи. Деревня, где скучал Евгений… М-да. Ай да Пушкин, ай да сукин сын! Ведь как в воду глядел!

Захлопнув книгу, он небрежно бросил ее в кресло, зевнул и опять изумленно хмыкнул: бывают же на свете совпадения! Он звался Евгением, как Онегин, так же, как Онегин, вынужденно находился в деревне и так же отчаянно скучал. Правда, дачу губернатора деревней с чистой совестью не назовешь, но ведь и Онегин, помнится, тоже томился не в крестьянской развалюхе размером два на два метра. И потом, будь это дача хоть самого президента, все равно: что это, по-вашему, — город?! Так что, братва, совпадение налицо. Мистика!

Евгений Зударев, охотнее откликавшийся на дворовую кличку «Зуда», чем на вписанное в его паспорт имя, родился без отца. То есть какая-то особь мужского пола в процессе его зачатия, несомненно, участвовала; вероятнее всего, то был какой-нибудь солдатик внутренних войск, карауливший зеков в ближайшей зоне, или, наоборот, осужденный на вольное поселение «химик», но уж никак не летчик-испытатель, про геройскую гибель которого малолетнему Зуде довольно художественно заливала маман. Зуда подозревал, что она и сама толком не знает, от кого родила; не сказать, чтобы маман отличалась каким-то особенно разгульным поведением, но думать так ему было проще и удобнее: ты на себя сперва посмотри, а после учи, что мне делать, а чего не делать!

То обстоятельство, что родной брат матери сделал неплохую по местным масштабам карьерку и в конце концов выбился в мэры, в судьбе Женьки Зударева практически ничего не изменило — по крайности, вначале. Зуда был сам по себе, мать сама по себе, а дядюшка-мэр и подавно — опять же, потому, что так ему казалось удобнее. До какого-то момента ему было абсолютно наплевать на сестру и ее принесенного в подоле пащенка; они изредка встречались, пока была жива их мать, баба Таня, а когда она умерла, и вовсе перестали видеться (хотя, по разумению Зуды, не видеться годами, живя в Мокшанске, было трудно, если вообще возможно).

А потом Сарайкин, в ту пору еще майор, явился к дядюшке и виновато сообщил, что его племяш попался на уличном грабеже. И дядюшка, поразмыслив всего минуту, двинулся по накатанной колее, решив, как это с давних пор повелось в Мокшанске, не выносить сор из избы. Сарайкин замял дело, Зуду отпустили; в тот же вечер дядюшка явился к ним с матерью домой и дико орал, потрясая кулаками. Мать тоже не осталась в долгу, припомнив все старые обиды и прямо заявив, что, если бы племяш хотя бы изредка видел родного дядю не на фотографиях в «Мокшанской заре», а во плоти, все могло бы сложиться как-то иначе. Зуда, которому перспектива приземлиться на нарах тогда была еще в новинку, благоразумно помалкивал, хотя его так и подмывало спросить, что, собственно, дядюшка предпримет, если ставший причиной столь громкого скандала инцидент повторится: посадит племяша в тюрягу? Ну, и где назавтра окажется он сам? Ясно, что не в своем кабинете, по площади вдвое превосходящем их с матерью хибару!

Промолчать-то он промолчал, но выводы сделал. Сарайкин, по всему видать, тоже сделал из происшествия какие-то свои выводы и больше не беспокоил главу городской администрации по пустякам, старательно делая вид, что никакого Зуды на свете не существует, а прохожих в темных переулках чуть ли не каждый вечер опускает человек-невидимка или, к примеру, призрак легендарного одесского гопника Мишки Япончика. В результате Зуда окончательно потерял берега, зарвался, и случилось то, что случилось: на свет появилась небезызвестная видеозапись.

Но это бы еще полбеды. Осознав, что влип по-настоящему, Зуда внял доброму совету начальника полиции и честно выполнил свою часть уговора: завязал наглухо, устроился на работу и за полгода едва не повесился от тоски. А Сарайкин, сука, все равно его сдал. И, подумав, Зуда понял, что иначе и быть не могло: ту запись поганый мент сделал именно для того, чтобы использовать в своих целях, а вовсе не затем, чтобы покончить с уличными грабежами. Плевать ему было и на грабежи, и на их жертвы, поскольку жонглировать отчетностью он научился давным-давно, а так называемое чувство долга для него изначально представляло собой ничего не означающий набор звуков. Вкладывая в руку Зуде пистолет, он хотел взять за глотку губернатора, на дочке которого был женат дядюшка-мэр. И на днях это было проделано — так же легко и непринужденно, как козырная шестерка бьет туза.

Скандал получился, без преувеличения, дикий и абсолютно непотребный. Как ни странно, Зуда, который стал его главным виновником и должен был, по идее, огрести со всех сторон, причем по полной программе, почти не пострадал. Зато дядюшке досталось так, что только перья в стороны летели: проворонил, у себя под носом проморгал, пригрел на груди змееныша, распустил, прогадил племяша, а теперь что прикажешь: всем вместе под суд?! Да я тебя, дебила, на скотный двор сошлю, за свиньями дерьмо голыми руками выгребать!

И далее в том же духе. В результате Зуда был посажен под домашний арест, да не где попало, а на даче у своего высокопоставленного родственника, в доме, какие он до сих пор видел разве что по телевизору, в сериалах про красивую жизнь. Господин губернатор, незабвенный Пал Игнатьич, прямо сказал своему зятю: все, милок, нет тебе больше веры. Ты уже сделал все что мог, пусть теперь этот змееныш под моим присмотром побудет. У меня не забалуешь! Пускай посидит, а я пока подумаю, куда его пристроить от греха подальше. Есть у меня старый приятель на Камчатке, в управлении тралового флота. Может, туда его, а? Оттуда, поди, никакой Сарайкин не достанет, да и наука будет дураку…