Сергей Иванов - Смерть двойника

Вместо ответа женщина повернулась к нему спиной и весьма плотными округлостями своего тела, спрятанными под тонкой облегающей юбкой. Открыла прелестный висячий шкафчик старинной работы:

— Вам надо кофе выпить… Если обещаете вести себя хорошо, развяжу руки. Но только без обмана! Обещаете?

Сева кивнул своею просветлевшей головой, а женщина, и не оборачиваясь, поняла его полное согласие:

— Вот и правильно. Здесь вам ничего плохого не сделают! Напротив — предложат хороший контракт.

В литую медную джезвейку она отсыпала кофе из банки тяжелого немецкого фарфора… Впрочем, чтобы не делать более указаний относительно каждой вещи в комнате (а впоследствии — и во всем этом доме), скажем: все здесь было самого высокого качества и невольно ласкало глаз Севы Огарева, который, как мы знаем, вовсе не был лишен чувства прекрасного.

Вспыхнул нежно-фиолетовый снопик газа, запахло кофе, который буквально мечтал поскорее быть готовым. Женщина развязала Севе левую руку:

— Мы условились!

В ответ он совсем не агрессивно пошевелил пальцами, тогда женщина развязала ему и правую руку. Потом произнесла тем же ровным голосом, словно продолжала обращаться к Огареву:

— Заходи, Борис Николаевич!

Сева не успел испугаться, лишь сердце забилось сильней обычного. И вошел этот человек — не высокий, не низкий, среднего телосложения. Пожалуй, такой же, каким чувствовал себя сам Огарев. С заметным неудовольствием он посмотрел на Севу. Женщина перехватила его взгляд.

— Ты сядь-сядь. Сейчас все поймешь.

Легко, одной рукой Борис Николаевич взял тяжелый табурет, сел напротив. И странное ощущение возникло у Севы Огарева: будто человек этот ему кого-то напоминает. Женщина взяла с холодильника небольшую коробку, вынула из нее… трудно даже сказать, что это было — кусочки, комочки чего-то, сделанные то ли из пластмассы, то ли из пластилина неопределенного цвета, телесного, как мы говорим, когда не можем подобрать более точного слова.

— Только ты успокойся. Мне нужно от тебя совершенно нейтральное лицо.

С этими словами женщина склонилась над Борисом Николаевичем, и теперь Сева мог подробно рассмотреть ее «округлость» и ноги, которые, кстати, были хотя и полноваты, но вполне стройны. Но в такую минуту, в таком положении до того ль человеку, посудите сами! Страх рвался из Огарева буквально через все дырки: вдруг захотелось в туалет — и «по-большому», и «по-маленькому», Сева чувствовал, что его пот прошиб, а из глаз готовы были выползти слезы.

Женщина все продолжала что-то делать с Борисом Николаевичем.

Наконец она отошла в сторону, как потом понял Сева, чтобы взять зеркало, которое стояло на подоконнике. Но Севе было сейчас не до женщины. Он впился глазами в бывшего Бориса Николаевича, уж простите за столь банальный глагол «впился», а как тут не вопьешься, действительно, когда напротив тебя сидит… Всеволод Сергеевич Огарев! Ну только, конечно, с несколько иной прической.

Борис Николаевич заметил Севин безумный взгляд. Несколько недоверчиво, но, так сказать, с надеждой улыбнулся. Отчего сходство сделалось просто ужасающим!

— Дай же ты посмотреть-то!

Тут женщина и подала ему зеркало — Борис Николаевич расхохотался. Отнимал зеркало, смотрел на Севу, снова подносил зеркало к своему лицу и хохотал. Теперь, между прочим, он вовсе не был похож на Огарева, потому что Сева никогда не умел так смеяться — уверенно, радостно, нагло.

— Хм, Надька, сатана! Только не пойму, что ты в результате предлагаешь-то?

— Да очень просто! — Она подошла к Огареву, стала довольно бесцеремонно трогать его лицо. — Подрезать нос, немного изменить конфигурацию ушей… Потом вам обоим надо запустить усы…

— Это еще зачем?

— Ну, усы вообще маскируют… Будут прежде всего бросаться в глаза. Если, допустим, я даже не добьюсь стопроцентного сходства, они как самая яркая деталь на лице…

— Что вам от меня надо?! — завопил наконец Сева. И тут уж совершенно правильно — хоть опять же банально — будет сказать, что он вопил как резаный.

Он даже попытался вскочить и от этого чуть не грохнулся вместе с тяжеленным креслом. Борис Николаевич бросился ему навстречу с уже занесенным для удара угрюмым кулаком, а Сева поднял руки, чтобы защититься.

— Боря, не смей! — закричала женщина. — Лицо испортишь! — И тут же Севе: — Вы что? Хотите, чтобы я вам хороший укол сделала. Я могу! У меня для этого все готово… Руки на подлокотники… раз не умеете вести себя по-человечески!

— Что вам от меня нужно?!

— Господи! Да неужели мы собираемся это от вас скрывать!

Говоря красиво, их было двое в комнате — ночь и он. И наверное, ночь помогла бы Севе бежать отсюда — прокрасться по коридору в прихожую или, наоборот, открыть окно — и… Но ведь душу его слепили из совсем другого материала — отнюдь не авантюрного. Он спросил себя: «Боишься бежать?» И точно знал: боится до смерти! Хотя робость действительно играла в Севиной жизни весьма существенную роль, была его доброй советчицей и защитницей, однако главную роль в решении не убегать сыграла все-таки не она. Когда эта разукрашенная французской косметикой Надежда и ее не очень пока понятный Огареву Борис Николаевич сделали свои предложения, Сева призадумался. А думать ему позволялось до утра.

Это ведь только, со стороны глядя, легко сказать, что таких неудачников серых три четверти России, и потому все, мол, в порядке вещей. Но самому-то серому неудачнику каково каждый раз, видя себя в зеркале, говорить: «А ведь ты кретин! Настоящий нормальный кретин!..»

На самом деле мы нечасто позволяем себе подобные откровения — жить-то надо.

Сейчас Огареву предлагали настоящий шанс. «Шанец», как говорят люди лихие. Ему предлагали тысячу долларов в месяц, а такие деньги в переводе на самый скромный советский курс не получает у нас даже отчаянный рэкетир, уж не говоря об иных, менее оплачиваемых категориях населения. Причем, Огареву ни на что не надо было тратиться. Еда и одежда за счет фирмы, представительские — пожалуйста. Но, конечно, необходим отчет — впрочем, это вполне естественно, не так ли?

Обязанности? Да они просто-напросто смехотворны. Жить либо на шикарной даче в одном из поселков ближнего Подмосковья (где он сейчас и находился), либо на другой даче — в Коктебеле, которая, судя по некоторым намекам Надежды, была ничуть не хуже этой. Делай что хочешь — гуляй, читай, выпивай. Желательно лишь, чтоб его регулярно видели… То есть не его, а «Бориса Николаевича». Для чего ему, Огареву, сделают пластическую операцию, через месяц он станет как две капли воды… Тут, увидев его наполненные трусливым томлением глаза, Надежда сказала:

— Да вы спрашивайте, спрашивайте… Вы хотите узнать, будет ли больно? Гарантирую — абсолютно нет!