Сергей Иванов - Смерть двойника

Говорят, случаются сельские бычки лет по восемнадцать, по двадцать. Но где ты их будешь искать — по общагам, среди прочей лимиты и рвани? Да и они там все грязные: если не СПИД, то уж трепак точно подхватишь… спаси, помилуй!

Сева в этом смысле был совершенно уникальный мальчик: тридцать пять — взрослый мужик и, по идее, с большими элементами потасканности. А он — чуть ли тебе не целка! Надька удерживала себя от этих разговорчиков, но могла бы поставить литровый флакон «Шанели» против бутылки пива, что Сева никого не имел, кроме свой жены!

Тогда как же она, дура, его бросила?.. Хотя бабы тоже бывают разные. Их ведь сколько хочешь. А сделать из мужика импотента — причем из любого, поверьте! — это не составляет труда.

И все же с Севочкиными-то способностями любая идиотка должна бы проснуться для этих дел… Почему же она его бросила?.. И не хотела отвечать себе, потому что точно знала ответ: Сева был нищий. И не просто нищий, а такой, который не может заработать, хоть ты его на кусочки разрежь!

Борис, которого она в свое время подобрала на помойке жизни, тоже был нищий. Почему же она его подобрала? А потому, что Борис ей сразу показал: я человек не простой, сумею тебя обеспечить. И твоих детей… Тогда она еще предполагала, что у нее будут дети, что жизнь ей позволит иметь детей. Хрен-то!

Бориса она подобрала, когда тот проявил самый минимум способностей, «минимум-миниморум», как ее учили говорить в институте. Да и кто она была? Жалкая чувиха. Правда, привлекательная, с теми самыми нежно округлыми мягкостями. Но чего они стоят, эти «нежно округлые?» Кабака. А потом трудись полночи на ложе любви.

Впрочем, она была согласна и на это, потому что в результате зарабатывала не только ужин с шампанским. Часто ей перепадали и деньги и кое-какие шмоточки: ведь когда нормальный мужчина живет с девушкой месяц и более (да еще со студенткой и такой цыпой), он вполне естественным путем начинает ей делать какие-то подарки.

Кстати, когда Надька иной раз рассуждала сама с собой о том периоде своей жизни, она практически понять не могла, почему не стала профессиональной красоткой. Не из-за ума своего точного. Никакой она в ту пору умной не была. Весь ее интеллект дремал в том замечательном месте, которое пониже спины. Или где-нибудь еще. Но только не в голове!

Просто, наверное, дело в том, что быть проституткой десять лет назад — это совсем не то же самое, что теперь: ни грамма современной престижности, и одно тебе название — шлюха, хоть даже ты, допустим, красивая-раскрасивая. А Надька еще и особенной красавицей-то не была… Конечно, уже и тогда имелось немало девочек, которые работали на очень высоком уровне. Однако она в те сферы не пробилась. Тогда казалось — по робости. А теперь понимала: это судьба ей определила другую дорогу.

Но вот чего никогда она в голове не держала — влюбиться в какого-нибудь инженера или там сокурсника и далее тянуть лямку советской матери-труженицы. А потому жила в общаге приблудная москвичка, дочь периферийных родителей, которые к тому ж еще и собачились, гуляли друг от друга, как проклятые. Она только что аборты не устраивала матушке родной, а так знала всю ее подноготную.

Тут как-то год, что ли, назад она выцыганила у Бориса три тысячи, решила послать мамаше. Даже на почту сходила, даже квиток заполнила. А потом порвала его на хрен. Три тысячи их все равно не обогатят. А значит, только нервы им трепать на старости лет. Поди уж привыкли в Туле своей тошнотной: мол, нету у них дочки, и хорошо… Пошла в «комок», купила люстру охрененную, которая вскорости «припухла» раза в три, в четыре… Да теперь таких люстр вообще не достанешь ни за какие бабки!

Короче, жила в общаге. На лето по возможности устраивала себе какого-нибудь любовничка с югом. Так она прокантовалась первый курс, второй… а на третьем — стоп, девочка, чего-то надо думать!

И придумала — подрабатывать патронажной сестрой. Уколы, перевязки, прочая гадость. Она решила найти себе какого-нибудь одинокого папашку из состоятельных и давить на него вплоть до наследства или уж, в крайнем случае, замужества. А эти папашки… у него, допустим, ничего, кроме левой руки, не шевелится, так он тебе этой левой рукой под юбку и залезет!

Между прочим, это ее патронажничество оказалось даже выгодней, чем любовные ужины… Но когда Надька напрямую себя спрашивала, сможет ли она по этой дороге дойти до загса, то сильно сомневалась!

В поликлинике ее раскусили — к одним старичкам повадилась ходить. Так хрен тебе в радикюле, красотка… Собственно, их-то какое дело? Ну, допустим, действительно устраивает человек себе судьбу, зачем обязательно завидовать? Возьмите да сами так же делайте. Нет! Они чтоб ни себе, ни людям. Вот тогда у них на душе спокойно.

И отправили ее к тете Вере, старой корове. Лежит на двуспальной кровати, еле-еле умещается — сама поперек себя шире. Кругом вонища, грязища. А квартирка-то неплохая: комната двадцать метров и кухня десять с половиной — считай двухкомнатная!

Тетя Вера преподобная… То, что она страдала ожирением, — это будет очень и очень мягко сказано. Она из комнаты отправлялась на кухню, как Афанасий Никитин отправлялся в Индию. У нее каждая конечность была ужасающе разбухшая. Какой-нибудь указательный палец не тоньше детской ручки… Представляете себе детскую ручку, которая кончается лакированным кроваво-красным ногтем!

Надька сперва даже симпатизировала ей: два года в медицинском все же дали свой отпечаток. Но потом — нет, вы меня простите, ради Бога! Тетя Вера всегда была в дикой, раздражающей Надьку одышке, всегда мокрая, изо всех мест пахла до невозможности. Да и как ей было помыться, когда она задницу отрастила шире ванны. Уж не говоря о том, что она даже под пистолетом не смогла бы перешагнуть через борт.

В общем, море удовольствия, а не пациентка!

Однако Надька со всею возможной старательностью взялась за тетю Веру, которая совершенно точно не могла обойтись без помощницы, а значит, у Надьки была неплохая перспектива насчет квартиры…

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Однако Надька все же рассекла тетю Веру — в смысле ее «доход-расходов». Ведь не на пенсию же инвалидную коровенция торты покупала, да икорку, да рыбку, да колбаску самую хорошую… Тогда ведь с продуктами было нормально — только имей «хрусты».

Она перепродавала краденое — вот что! Лет сколько-то назад делала это, видимо, с размахом и со вкусом, когда была директором гастронома. Но потом все покатилось под горку из-за болезни — ее дикой слоновой жирности.

И теперь она лишь мелко спекулировала чем придется. А чаще всего водкой. Ясное дело, с такими «гешефтами» тетя Вера плыла на дно. Иной раз Надька не выдерживала: