Сергей Иванов - Смерть двойника

Но неужели он действительно вот просто так разрешит этой стерве и этому… Двойнику обкакать себя с ног до головы?! Говорят, мстить — самое невыгодное занятие. А ничего. Мы здесь выгоды не ищем! Мстить… Да кто я такой, да кто меня слушать будет? Слушать? Будут! Голос-то у меня остался!

Пошел на стоянку такси, но не туда, где длинным хвостом стоял народ с чемоданами, женами и ревущими детьми, а в другой конец. Там терлось несколько халявщиков вроде него и несколько вольных, особенно наглых шоферюг.

— Улица Горького, за стольник! — сказал он негромко. Его тут же услышали. Но отнюдь не схватились нести на руках в машину.

— А какое место? — спросил один из водил.

Ах ты, е-малина! За сто рублей! Да вся улица Горького — от Манежной площади до Белорусской — едва ли будет километра три. А еще говорят, «организованная преступность…» Да вот она!

Тут Борису стало почти смешно, что он записался в борцы за справедливость… Во, что с человеком делает отсутствие машины!

— Так в какое место, командир?

— Центральный телеграф.

Он наменял пятиалтынных. Пошел туда, где были междугородние автоматы. Набрал код города Душанбе… Сколько у них там сейчас времени-то?.. И не мог сообразить. Да хрен бы с ним, со временем. У них на телефоне кто-то обязательно есть.

В трубке междугородне пикнуло, потом:

— Але!

— Ты, что ли, Марик? Почему не на службе?

— Привет, Борис. Да приболел я… А чего ж ты: посылку получил — хотя б отзвони!

— Ты давай-ка, Марик, поправляйся! Все бросайте и ходу. Мне не звони — полно «гостей»!

— А зарплата?!

Вот же у людей реакция: ему десять лет светит, а он опять про деньги!

Марик и ребята думали, что находятся на зарплате у Бориса. На самом деле они находились на зарплате у Роберта. Сейчас тот должен был дать Борису деньги для ребят после того, как товар уйдет, то есть никогда. Ведь Борис собирался свалить.

Ни Надька, ни, само собой, Двойник, о такой мелочи, как деньги для подпольных химиков, конечно, не думали. А Роберт не напомнил — ему это вообще незачем, тем более из своего кармана.

— Что я ребятам скажу, Борис?!

У Марика с ребятами были свои разборки… Кстати, деньги эти проходили три, так сказать, сита. Нью-Йоркские боссы в соответствии со своей мафиозной ведомостью что-то там отстегивали Роберту на «производственников». Часть этих денег явно застревала у Робы в кармане. Он отдавал сумму Борису, и часть денег застревала в Борисовом кармане. Борис отдавал деньги бригадиру, то есть Марику, и какая-то частичка, соответственно, застревала в кармане у Марика… Но теперь, когда они должны были получить почти за три месяца…

— Марик! О чем ты толкуешь! — И повесил трубку… Кравцов Борис Петрович… Где и когда они его теперь достанут? Да нигде и никогда!

Потом он позвонил Ахмеду. Здесь разговор был четкий, краткий.

— Боря! Спасибо, брат, что позвонил!

— Мэлс там мою берегите!

— Обязательно…

Он сделал паузу. Упоминание о Мэлс явно указывало на то, что информации больше не будет, деловая часть беседы окончена и можно разъединяться.

— А если надо, Боря, Турсун тебя примет. Кем в действительности был Турсун, Борис не знал. Может, контрабандистом, который ходит за кордон, а может, и просто разбойником с большой дороги. Турсун жил в ста тридцати километрах от Душанбе, в горах. Там не то что советской, вообще никакой власти не было. Очень надежное место! Но попади туда Борис, у Турсуна и ребят было бы достаточно свободного времени, чтобы порасспросить Бориса, как же это все могло случиться…

Только ведь он был теперь не просто Борис, а Борис Петрович Кравцов…

— Спасибо, брат!

— Прямо без звонка, без телеграммы, Боря. Он всегда будет рад!

Это, стало быть, Ахмед объяснял, что они уходят в подполье…

Далее он купил почтовой бумаги и не спеша, толково изложил все про Робу, про бывшего себя. Получилось долго, потому что писал он печатными буквами. Зато было время подумать над каждым предложением…

Потом позвонил из автомата по «02»:

— Здравствуйте. Можете мне дать телефон отдела по борьбе с наркотиками?

— С наркобизнесом, что ли? Это вам надо в КГБ звонить… Если там от них еще чего-нибудь осталось!

Слышно было, что человек на том конце провода здорово веселится. Ну, вражда между МВД и КГБ всем известна.

— Запишите телефон справочной!

Хотелось сказать этому лягашу, что пошел бы он со своим юмором. А после подумал: да какое мое дело? И просто положил трубку, даже не обозвал никак. Но и «спасибо» не сказал.

Не спеша спустился в переход. На несколько секунд задержался возле дома номер два по проезду Художественного театра у огромного и знаменитого на всю Москву термометра. Когда-то ему говорили:

— У градусника в семь.

И он ждал, когда появятся огромные серые глаза… Не Надькины. Куда там Надьке до тех глаз!

Стоял, улыбаясь…

Кем он был тогда? Едрена-корень, даже вспомнить невозможно. И не надо вспоминать! Пошел дальше по проезду Художественного театра, по Пушкинской улице, по Столешникову, по Кузнецкому мосту. И там уж совсем недалече осталось… Спросил у первого же хмыря с синими погонами, где тут приемная КГБ. Ему незамедлительно объяснили.

И лишь почти подойдя к указанной двери, он словно очнулся: «А нужна ли мне эта затея, ведь специально же хотел по дороге все обдумать?»

Хрен ли теперь обдумывать, когда уже позвонил в Душанбе. Уму непостижимо, сколько он всего рушил! От логова Ахмеда до шикарных квартир на Одиннадцатой авеню в Нью-Йорке, где жили боссы их славной фирмы. Потому что доберутся и до боссов — привет горячий из Интерпола!

И все ради того, чтобы сделать Надьке хорошую бяку… В своем, исполненном печатными буквами «стуке» Борис ее имени не упоминал. А зачем? Все равно с конфискацией. Чтоб она вернулась туда, откуда он ее вытащил, — в помойку.

А все же он мстил не лично Надьке, а… бог его знает кому — всем. За свою невозвратно порушенную жизнь.

И вошел в приемную, которая была не слишком просторна, скорей, даже тесновата. Окошко, в нем мордатый малый в форме. У входа во внутренние помещения еще один, правда, не мордатый. На боку пистолет в кобуре. Хотя, может, и не пистолет, а талоны на водку… Все это Борис заметил, как бы и не заметив вовсе.

— Вы примете заявление… которое без подписи?

Мордатый в дырке окна слегка покривился, впрочем, оставаясь вполне равнодушным:

— Примем.

— Ну, так принимайте!

И сунул бумагу в окошко. Секунда, которая прошла, пока мордатый протянул за ней руку, была самой длинной в Борисовой жизни. Все казалось, что его сейчас схватят. Потом выбежал на улицу — плевать, что они про него там скажут или засмеются.

Из первого же автомата на Кузнецком позвонил по тому телефону, который ему дали в справочной Комитета государственной безопасности.