Иван Черных - Охота на бизнесменов

Когда Тобратов, укутавшись двумя одеялами, начал потеть и дремать, Петропавловский, видя состояние капитана, вдруг потребовал:

— Капитан серьезно заболел. Его немедленно надо снять с поезда и отправить в госпиталь, иначе он заразит нас. А я не хочу болеть.

— Какая тебе разница, от чего подохнуть — от болезни или от пули. Все равно тебе не жить, — огрызнулся Навроцкий.

— Ну это мы еще посмотрим, кому жить, кому подыхать, — возразил Петропавловский. — А его надо снять с поезда, — и стал ногой бить в дверь.

Навроцкий, отбросив книгу, подскочил и ударил арестованного в ухо, свалив его на полку. Тот, поджав ноги, так саданул ими в грудь старшего лейтенанта, что тот отлетел к противоположной стене, ударившись головой о среднюю полку.

Тобратову пришлось встать и вмешаться.

— Ты чего добиваешься? — спросил он у Петропавловского. — Хочешь, чтобы мы на тебя смирительную рубашку надели?

— А кто ему давал право руки распускать? — заорал Петропавловский. — Законников из себя корчите, а сами закон нарушаете… Почему ты, больной, продолжаешь сопровождать, когда тебе положено в госпитале лежать? Соплями тут всех забрызгал.

— Ты хочешь, чтобы меня отстранили от сопровождения? Не выйдет, Михаил Алексеевич. Я доставлю тебя в Москву живым или мертвым, понял? Это моя клятва…

— Дайте я ему еще раз врежу, — очухался от удара старший лейтенант. — Разъясню ему некоторые статьи Уголовного кодекса, а то он, пока гулял по Одессе, забыл их.

— Жаль, что ты там мне не встретился, — огрызнулся Петропавловский, — поглядел бы я, какой ты храбрый и ловкий с незакольцованным.

— Сволочь, — выругался Навроцкий, трогая рукой затылок. — Таких, как ты, на месте надо уничтожать без суда и следствия, чтоб землю не поганили.

— Ты считаешь себя намного лучше? А вспомни, скольких ты старушек обобрал, скольких стариков ограбил?! Думаешь, не знаю, как ты по ларькам ходил, дань с продавцов собирал?!

Навроцкий снова кинулся на него с кулаками, но Тобратов встал между ними.

— Мне что, обоих вас успокаивать? Люди вы или звери? Он, — кивнул Тобратов на Петропавловского, — понятно, измотать нас хочет, еще больше поссорить. По возможности от меня избавиться, — повернулся к Петропавловскому: — Напрасно, Михаил Алексеевич, убежать тебе все равно не удастся — от Тобратова еще никто не убегал.

— А куда мне убегать окольцованным? — с усмешкой спросил Петропавловский. — Да и зачем? Сами отпустите — улик у вас против меня никаких нет.

— Ты так думаешь? А доллары и карбованцы в твоем кейсе? Мы тебе их подбросили?

— Не вы. Но хохлам это выгодно, чтоб москали не ездили к ним и чтоб больше друг друга в тюрьмах гноили. Разве не понятно?

— Чем же это москали так их обидели?

— А вы не знаете? Спросите вон у коллеги, типичного представителя батьки Петлюры. Посмотрите, как он зубы точит на русского человека…

— Это ты человек?! — взвился Навроцкий. — Убить за кусок хлеба… — он был так взбешен, что не находил слов. Скрипнув зубами, сел.

— Во-первых, я никого не убивал, — возразил спокойно Петропавловский. — Во-вторых, сделал для людей столько, сколько ты за всю свою поганую жизнь не сделаешь.

— Что-то я не припомню, чтобы ты что-то очень хорошее сделал людям, — вступился за Навроцкого Тобратов.

— А вас, ментов, кто учил приемам самбо, восточным единоборствам? Если бы не мои уроки, скольких вы уже не досчитались бы?

— Ну, дорогой, слишком малы эти заслуги по сравнению с твоими преступлениями.

— Вам удастся их доказать?

«Вот чего добивался Петропавловский, — понял Тобратов. — Хочет выяснить, чем располагают следственные органы, арестованы ли его сообщники и что удалось от них узнать».

— А ты сомневаешься?

— Очень, — с прежней усмешкой на губах ответил Петропавловский.

И Тобратов решил несколько поколебать его уверенность, сбить насмешливый тон.

— Напрасно. Доказывать, собственно, уже нечего — все доказано и показано твоей женой, твоими дружками.

Усмешка с губ не слетела, но глаза блеснули зло, затравленно.

— Ну да, жену и меня вы по фотороботу вычислили, а в дружки-сообщники из милиции кого зачислили?

— Всему свое время, дорогой Михаил Алексеевич. Приедем, узнаешь. А пока советую отдыхать, набираться сил. Дорогу ты выбрал очень нелегкую, и будь мужчиной, неси свой крест с достоинством. И нам дай покоя, тем более видишь, что я больной.

— Уговорил, убедил, — согласился Петропавловский, — подождем до Москвы. Но расскажи, как там мои, сын… — помолчал, — … жена. Не вышла еще замуж?

— Что ж ты так плохо о жене своей думаешь? Вы с ней так ладили, и ты пока в отпуске числишься…

— Ладили, — сыронизировал Петропавловский. — Как кошка с собакой… Ну да ладно, кого это интересует…

Умен, хитер, смекнул Тобратов. Другой ход решил избрать для защиты: жена такая-сякая, из-за ревности или еще из-за чего оговорила, наплела небылиц. И от дружков будет открещиваться. Такие не раз попадались на пути Геннадия Михайловича. Трудновато, конечно, придется следствию с нынешним демократическим Уголовным кодексом подвести под Петропавловского статью, но это уже не его проблема.

Тобратов достал с батареи подсохший платок — хорошо, что в вагонах топить стали, — и, выдав очередную очередь чоха, громко высморкался.

— Ну вот, все бациллы на нас, — снова недовольно проворчал Петропавловский. — Хохол хоть командировочные получит, а я за что должен страдать?

— Такую сволочь, как ты, никакая бацилла не берет, — вступил в разговор Навроцкий. — И, если ты не прикусишь свой поганый язык, я прихлопну тебя как при нападении на сопровождающих.

— Вот это настоящая метода современного мента, — снова оживился Петропавловский. — Ухлопать, а потом снять наручники. А ты попробуй наоборот: сними наручники и попытайся ухлопать.

— Прекратите! — прикрикнул Тобратов. И Навроцкому: — Ты-то чего заводишься? Не понимаешь, чего он добивается? Помолчи, пусть он сам с собой поговорит, может, что-то и дельное расскажет. А я вздремну немного.

Тобратов лег на полку, укрылся двумя одеялами, Навроцкий сел у него в ногах, около двери.

Но заснуть при всем желании и при всей необходимости не удалось: и насморк не давал, и Петропавловский. Он то начинал петь, то требовал, чтобы его сводили в туалет и как всякому арестованному отвели время на прогулку, то рычал и стонал, проклиная тот день и час, когда пошел работать в милицию, всех ментов, подлецов и негодяев, способных только брать взятки да бороться с безоружными и беззащитными, кто не может дать сдачи.

Тобратов не отзывался на происки бывшего подчиненного. Сдерживал себя и Навроцкий, хотя это стоило ему немалого труда. Оба надеялись, что Петропавловский устанет или надоест ему и он угомонится. Но арестованный с приближением ночи вел себя все наглее, все агрессивнее. От ужина, принесенного из вагона-ресторана, отказался, но, когда в купе выключили свет, оставив лишь синий светильник, заявил, что хочет есть.