Владимир Колычев - Золотая обойма

Он смог дойти до родника, даже принес в дом воды, но рану растревожил основательно. Боль огнем жгла кости стопы. Парень делал вид, что ему не больно, но Надя все поняла и заставила его снять ботинок, в котором уже хлюпала кровь.

— Сказать тебе, кто ты? — спросила она, покрутив пальцем у виска.

— Идти надо.

— Сказать, куда? Бинтов на две повязки осталось, максимум на три. Ты меня понимаешь?

Семен кивнул. Нельзя ходить, нагружать больную ногу, пока рана не затянется.

Надя усадила его на лежак, сменила повязку, окровавленные бинты бросила за печку и сказала:

— Если что, можно будет потом постирать.

— Нормально все будет.

— Если заражение крови начнется, тогда да, будет нормально, — заявила она.

— Не начнется.

— У меня нога успокаивается. Может, я сама к дороге выйду?.. Найду машины, съезжу за подмогой.

— А выйдешь?

— Не знаю. И как я тебя потом найду? В принципе, зарубки можно оставлять на деревьях.

— Зарубки — хорошо, если к людям выйдешь. А если заблудишься?

— Тогда останутся от козлика рожки да ножки.

— От козочки.

— И от козлика тоже. Пропадешь ты здесь без меня.

— Не пропаду. Но и тебе не надо никуда идти. До завтра обождем.

— Не будем зарекаться.

Надя приготовила чай, напоила его.

— Может, на болото сходить, за клюквой? — спросила она.

— А нога?

— Не знаю.

К обеду Надя совсем перестала хромать, расходилась, действительно спустилась к болоту и принесла ягод.

— Клюква, говорят, природный антибиотик, тебе в самый раз, — сказала она.

Семен кивнул. Он чувствовал себя неважно, его еще не лихорадило, но температура уже поднималась. Парень не стал отказываться от кислых ягод, через силу затолкал в себя почти все, что принесла Надя. Однако к вечеру у него начался жар.

— Вся надежда на организм, — сказала Надя, с сожалением глядя на него. — Если иммунитет сильный, то выживешь.

— Сильный.

— У Морозова иммунитет отменный. Говорят, у него никогда не бывает простуды.

— Так он же Морозов.

— Если и ты Морозов, то ничего с тобой не случится.

— Я — Морозов, — подтвердил Семен. — Фамилия у меня отцовская.

— А гены?

— Ген у нас в роду не было, — с усмешкой проговорил он. — Игнаты, Савелии.

— Морозов — Игнат Савельевич. Ну да, ты должен это знать.

— Знаю.

— А то, что у него сын был, знаешь? — Надя пристально посмотрела на Семена.

— Я — его сын.

— У него законный сын был. Его тоже Семеном звали.

— А почему звали? Почему был?

— Да, говорят, отказался он от отца.

— Кто говорит? — осведомился Семен.

— Почему он от отца отказался? — Надя продолжала смотреть на него в упор.

— Почему?

— Вот я у тебя и спрашиваю.

— У Семена Морозова умерла мать, и его отец женился на другой. Сразу!

— Семен взбунтовался?

— Ушел в армию. Там и оставался. Пока не оказался здесь, в этой глуши, — сказал он.

— Отец тебя не ищет? — Надя смотрела на него, как на сундук с волшебными самоцветами.

— У него — дочь, молодая жена. Как там в песне поется?.. Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…

— Значит, Морозов тебя разрушил?

— Нет, он просто отказался от сына.

— Но ты же можешь предъявить права. Эй, хватит мне тут лапшу на уши вешать!

— Сдаюсь. — Семен закрыл глаза.

Ему почему-то стало больно смотреть на Надю. То ли дым от печки глаза щипал, то ли слезы наворачивались. Как ни крути, а отец отказался от сына. Он сто раз мог найти Семена, поговорить с ним. Но нет, ни одной попытки. Может, и не стоит его искать? Тем более что и возможностей для этого нет.

— Тебе плохо? — спросила девушка.

— Нет.

Надя укрыла Семена плащ-накидкой и теплой курткой.

— Ужинать будем? — раскатным эхом донеслось до него откуда-то издалека.

Есть ему не хотелось, но все же пришлось кивнуть. Вдруг Надя откажется от ужина из солидарности с ним?

Надя накормила его, напоила чаем, а потом вдруг куда-то исчезла. Не поднимаясь с ложа, Семен обошел весь дом, заглянул в каждый угол. Ее нигде не было.

Тогда он отправился на болото, там ее и увидел. Отец стоял на острове, в знакомом рубище, по колено в болотной жиже. Надя держалась вдалеке от него, но разговаривали они без крика, так, как будто находились в одной комнате.

— Как там Семен? — встревоженно спросил отец.

— А он и правда ваш сын?

— Он и правда не моя дочь.

— А дочь вы любите больше?

— Ты не можешь выйти замуж за мою дочь.

Семен усмехнулся. Отец нес откровенную дичь. В здравом уме он просто не мог этого делать. Значит, это всего лишь видение.

Он открыл глаза и увидел Надю. Она сидела рядом и держала его за руку. В доме было темно, но в печке горел огонь, языки пламени выбивались из варочного отверстия. Отсветы играли на лице Нади. Она сидела с закрытыми глазами, медленно засыпала. Ее лицо ничего не выражало, но Семену казалось, будто она то плачет, то смеется.

Парня лихорадило, лоб неприятно холодили капли пота. Надя открыла глаза, посмотрела на него.

— Не отпускай меня, — сказал он.

— Не отпущу.

— И сама никуда не уходи.

— Не уйду.

— Мне сейчас плохо.

— Держись.

— Но завтра утром будет хорошо.

— Даже не сомневайся.

Он закрыл глаза и вдруг оказался в болоте. Сын стремительно погружался в топь, а отец возвышался над ним и весело смеялся.

Семена разбудила капель. Вода стекала с крыши, заливала пол, стол, печь. Но сам он лежал на сухом. Надя обнимала его. Накидок не было ни сверху, ни снизу.

Они, как оказалось, накрывали можжевеловую крышу над головой. Видимо, Надя слазила наверх и постелила их на ветки.

Печь погасла, в доме было дымно и холодно. Надя плотно прижималась к Семену, согревала и его, и себя. Парня уже не лихорадило, температура спала, но во рту пересохло, хотелось пить. Семен улыбнулся. Это не проблема. Он просто высунул из укрытия руку, и вода сама набралась в ладонь.

Он выпил одну пригоршню воды, вторую, а на третьей заснул.

Проснулся Семен, когда в доме было уже светло от утреннего солнца, лучи которого просеивались через щели в крыше и окнах, освещали полосы свежего дыма. Мокрые дрова в сырой печи горели плохо, но дым костра, как говорится, создает уют. Дождя уже не было, но с крыши все еще капало. Надя сидела рядом, обнимала ноги, согнутые в коленях.

— Привет! — с улыбкой проговорил Семен.

— У нас тут потоп, — уныло, но не обреченно сказала Надя.

— Жаль, что не после нас.

— Как себя чувствуешь?

— Я же сказал, завтра, то есть уже сегодня. Все хорошо, жить буду.

— Рада за тебя.

— А за себя? Неплохо ты придумала. — Он кивком показал наверх.

— И за себя рада. Слышу, дождь начинается, ну, думаю, труба нам. Нормально же получилось, да?

— Хоть благодарность объявляй за проявленную смекалку.