Георгий Ланской - Мнемозина

— Как нет? — спросил я. — Не записывали что ли?

— Да ну, так не может быть, — отмахнулся он, в очередной раз перезапуская систему. Когда компьютеры загрузились, охранник вновь просмотрел список файлов. — Хм… Дичь какая-то. Стерли что ли?

Его пальцы тряслись, когда мужчина нажимал на клавиши компьютера. Я молчал. В подвальном помещении пахло скверной копченой колбасой, кофе и сигаретами, несмотря на огромный знак, запрещающий курение. На столе умирал чахлый фикус, который поддерживала фигурка пластикового лягушонка с отбитой лапой. Охранник проследил за моим взглядом, покраснел и сдвинул цветок подальше. Я сделал вид, что не обратил на это внимание и спросил:

— А это возможно?

— Не знаю, наверное. Я тут сильно ничего не трогаю, возраст не тот. Надо сисадминов звать, может, восстановят. Но я не знаю, чем мы можем вам помочь, у нас камеры за окнами не следят, тем более на такой высоте. Мы можем только за парковкой и входом наблюдать, ну и придомовая территория.

Я заверил его, что записи падения Ксении вряд ли мне помогут и задал еще один вопрос:

— А посетителей, которые прибывают в гости, вы записываете? — спросил я.

— А как же!

Охранник выпучил глаза от старания и с готовностью бросился к пульту, принявшись рыться в стопке одинаковых по форме и цвету журналов, но вскоре по его напряженной позе я понял, что и здесь что-то не так. Охранник грузно осел в кресло, вытер испарину и бросил на меня затравленный взгляд.

— Журнала за прошлый месяц нет, — беспомощно произнес он.

— У вас на каждый месяц свой журнал? — зло спросил я.

— Ну, так удобнее просто. Обычно мы их заполняем и складываем в стопочку, редко когда просят что-то показать, но чтобы пропадало… Такое впервые.

Вид охранника был самый жалкий. Он испугался до такой степени, что щеки ввалились, а губы посинели. Учитывая его солидный возраст, я испугался, что его может хватить удар. Но церемониться было некогда. Кто-то старательно заметал за собой следы, а я обругал себя за то, что не подумал забрать записи раньше.

— Кто-то посторонний мог взять журнал? — продолжил допытываться я и по лицу охранника, невыразительно пожавшего плечами, я понял, что это возможно. Но в это верилось с большими оговорками. На лице мужчины мелькнуло озарение, которое он поспешно подавил. Скорее всего, он догадывался, кто мог взять журнал, но открыть мне эту тайну не хотел. Замкнувшись, мужчина угрюмо копался в стопке бумаг, демонстрируя невероятную занятость. Елейность и желание угодить мне, а, стало быть, Рокотову, испарилось.

— Когда в дом приходит прислуга, вы это фиксируете? — спросил я.

— Разве что только чужие… — буркнул он. — Клининг или доставщики. Своих мы в лицо знаем. Раньше фиксировали, а сейчас как-то подзабили на это… У нас же приличный район, и дом элитный, я уже три года тут работаю, никогда никаких ЧП… Да вы не думайте, найдется журнал, скорее всего, куда-то засунули…

— М-да, найдется, — досадливо произнес я. Охранник продолжал приседать передо мной в реверансах, но мне было не до его волнений. Версия, что Ксению убил кто-то близкий, переросла в уверенность. И этот же человек кружил рядом со мной, как голодная акула.

****

Семен Брох моему звонку не обрадовался и помощи не обещал. Но иных выходов на правление банка у меня не было.

— Ванечка, ты же таки понимаешь, что при любом раскладе могут пострадать клиенты банка? — вкрадчиво произнес старый шельмец. — И никому это не понравится.

— Семен Натанович, меня не интересуют чужие вклады и деньги. Пусть хоть плавают там в золоте, как Скрудж МакДак. Мне просто нужно увидеть двери соседнего дома: кто входил, кто выходил. И я — адвокат, а не прокурор, в суд не потащу, — досадливо ответил я. Но пронять Сему было трудно.

— Зная твои таланты, Ванечка, я не могу быть в этом уверен. Когда ты начинаешь активность, горе тем, кто выступает против твоих клиентов, а мне еще хотелось бы немного пожить и спокойно поработать в этом городе, и не иметь проблем.

— Сема, ты просто не хочешь мне помочь.

Брох вздохнул так, что мембрана телефона затрещала.

— Ваня, не дави на мою совесть. В этом жестоком мире я вынужден лавировать между струйками и не намокнуть, потому что у меня — две дочки, и я хочу стать счастливым дедом, а потом, в глубокой старости, умереть в своей постели. А ты толкаешь меня в пасть к крокодилам.

— Семен Натаныч, прекрати ныть, — приказал я. — Я прошу тебя просто позвонить и спросить. Если тебе откажут, так тому и быть, но ты же хитрый лис, и можешь умаслить кого угодно. Так что я на тебя надеюсь.

— На Броха надейся, но и сам не плошай, — вздохнул мой собеседник и отключился. Почему-то я был уверен, что старому еврею удастся уговорить главу банка, чтобы мне предоставили доступ к записям камеры.

Ночью мне приснился кошмар. Я по непонятной причине стоял на сцене старого театра, освещенного сотней свечей. Занавес, черно-белый, уходящий ввысь, шевелился и трепетал от тысяч черно-белых бабочек. Зал был полон, и в каждом зрителе я видел знакомое лицо, но стоило сфокусировать на нем взгляд, как лицо расплывалось в безглазый блин. С потолка бил яркий луч софита, освещая зависшее в воздухе тело юной девушки. По ее коже ползали мнемозины, складывающих и раскрывающих свои крылья. Бабочки вонзали хоботки в белую, как мрамор плоть девушки. Ее раскинутые и согнутые под неестественным углом руки заливала кровь, капая на пол.

Меня против воли поднесло к мертвому телу. Когда я приблизился вплотную, кожа на груди девушки лопнула и разошлась, и из чрева высыпались отвратительные жирные личинки. Глаза мертвой девушки раскрылись, и она открыла рот, из которого вверх вылетел целый рой насекомых. Зрители начали аплодировать и бросать на сцену черные цветы, которые бились о пол и разлетались на осколки, словно стеклянные. А где-то вдали, у самого выхода, в резком контровом освещении, стояли моя жена и сын, позади которых стояла еще одна фигура. Лысый мужчина с изъеденным оспой лицом, обнимал их за плечи, и улыбался пастью барракуды. Горячий запах крови ударил мне в ноздри. Я поглядел в лицо убийцы и сделал шаг к нему, когда холодная рука мертвеца схватила меня за запястье. Ксения Рокотова, поедаемая тысячами бабочек, смотрела на меня ясными голубыми глазами.

— Помоги мне, — прошептала она, выплюнув вместе с кровью клубок червей. — Мне так холодно здесь одной.

Я открыл глаза. Моя постель была мокрой от пота. В стекло билась белая бабочка, та самая, которую моя покойная жена назвала боярышницей. Я нащупал пепельницу левой рукой и, не целясь, бросил ее в окно, промахнувшись на целый километр. Пепельница ударилась в стену и разлетелась на части. Безмозглое насекомое продолжило биться в прозрачную преграду, пока я не поднялся и не раздавил ее пальцами, оставив на коже чуть влажную пыльцу.