Георгий Ланской - Мнемозина

В этот момент Чигин, услышавший подмогу, с воем прыгнул на меня из тьмы, сжимая в руке кусок арматуры.

Мои руки поднялись против воли. Я надавил на спусковой крючок, последним усилием воли наводя ствол на летящего в лицо монстра. Когда пистолет грохнул, я увидел, словно в замедленной пленке, вылетающие пули, которые с восхитительной медлительностью врезались в бесконечно удивленное лицо Чигина, разрывая его в клочья. Из четырех пуль, выпущенных мной, три попали ему в лицо, последняя ушла в молоко, сплющившись о стену. Чигин упал прямо на меня, судорожно дергаясь, а потом его тело обмякло и отяжелело, придавив меня к полу.

Пистолет оказался для меня непосильным, и я уронил его, слыша, как коридоры позади наполняются топотом и криками. В дверных проемах замелькали отблески фонарей. Я почувствовал, как на щеке легкое прикосновение, словно его задела крылом бабочка, после чего мне стало невероятно спокойно. Я закрыл глаза, ожидая, когда меня поглотит беспамятство, спасительное и долгожданное.

Боль, терзающая его уже шестой день, отпускает после спасительных уколов, и тогда прикасаться к горящему огнем левому боку уже не так больно. И только во сне, когда он в беспамятстве, переворачивается, его прожигает насквозь, и тогда мужчина кричит, после чего обеспокоенные санитарки вкалывают ему новую дозу, позволяющую отключить чувства до утра, пока реальность не примется терзать его заново. Но сейчас, когда самое страшное отступило, можно позволить себе расслабиться и побыть немного слабым и беспомощным.

В его палате — шесть человек, и никого из них он не знает и не собирается знакомиться. Тишина и полная анонимность — то, чего он хочет больше всего, после недавних событий, после крупной дроби, что выковыривали из него в течение двенадцати часов, пока он выл от боли под местным наркозом. Прикасаясь к залитым йодом бинтам, он понимает, как ему повезло.

Его другу тоже повезло. Как и подруге.

Собственно, подруга отделалась легче всех. Кроме нескольких незначительных порезов и синяков, она осталась в полном порядке. А вот друг получил сотрясение мозга и впал в кому, из которой, правда вышел через два дня.

Все они лежат в одной и той же больнице, но друг друга не видят. Мужчине с простреленным боком больше всего на свете хочется прийти к ним и попросить прощения, но ему пока не позволяют вставать. Из всех развлечений в палате — только телевизор, который смотрят с утра до вечера. И только киноканал с комедиями. Пульт у санитарки, и она наотрез отказывается переключить на что-то иное.

Но на седьмой день пребывания мужчины с простреленным боком в больнице случилось нечто неожиданное. Исправно работающий телевизор, видимо, поймал какой-то сигнал извне, поскольку переключился сам собой на новостной сюжет. Там диктор с хорошо разыгранным бесстрастием сообщила, что в Москве женщина, носящая титул немецкой баронессы, зверски зарезала своего бывшего мужа, известного мецената, миллионера, подозреваемого в растлении и убийстве падчерицы. Оказалось, что незадолго до этого в Сеть попало признание миллионера, который детально рассказывал, за что расправился с юной девушкой.

После этого сюжета, телевизор вдруг вновь переключился на старую комедию, где свинарка впервые приехала в столицу и встретила там красавца-горца, навсегда покорившего ее сердце.

Мужчина с простреленным боком еще несколько мгновений будет бездумно глядеть на экран, а затем повернется на левую сторону, невзирая на страдания, и уставится в окно. Там, в лучах догорающего заката, он увидит белую бабочку с черными «глазами» на крыльях, которая несколько секунд будет отчаянно биться о невидимую преграду. Возможно, если бы в палате был хоть один энтомолог, он поразился бы, как в Подмосковье занесло редкий экземпляр семейства Парнассиусов, бабочку мнемозину, названную в честь одной из богинь. Но ни одного знатока в палате не найдется, кроме мужчины, знающего, к чему этот прощальный знак внимания. А затем безголовое насекомое унесет прочь, и мужчина закроет глаза в беспокойном сне, думая о тех, кого потерял и кого чуть не потерял. Он не будет знать, что на другом конце Москвы городская шаманка, шепча заклятие пересохшими губами, отпустила на волю обреченные страдать души, и одна из них прилетела к нему с благодатным поцелуем, чтобы потом оказаться счастливой.

И свободной.