Валерий Шарапов - Тревожная весна 45-го

– А кто она?

– Легендарная Сонька Золотая Ручка. Надеюсь, слышал про такую?

– Сонька? Конечно, слышал! В нашем взводе служил пожилой дядька, Севастьян Амелькин. Он дважды отбывал срок за мелкие хищения и во время передышек развлекал нас рассказами. Хороший был мужик, искренне раскаивался в своем прошлом. Жаль, погиб в сорок четвертом в Польше. – Немного помолчав, молодой человек спросил: – Ты говорил, Софья Блювштейн скончалась в начале века?

Свернув на аллею и дойдя до женского изваяния из белого мрамора, Казимир остановился. Достав папиросу, он по давней традиции положил ее на квадратное основание памятника.

– По официальным данным, она умерла в 1902 году на каторге, – негромко, чтоб не растревожить кладбищенскую тишину, пояснил он. Незаметно оглянувшись по сторонам, продолжил: – Это случилось очень далеко отсюда – на острове Сахалин, поэтому нет оснований полагать, что кто-то привез тело в Москву и захоронил здесь. Сомнительно. Очень сомнительно. Но существует предположение, что Софья бежала с каторги и поездом вернулась в столицу к двум своим дочерям…

Казимир Квилецкий снова встретился с сыном на Ваганьковском кладбище и прогуливался с ним по главной аллее. Это было странное место для редких и столь желанных встреч отца и недавно вернувшегося с фронта сына. Но Казимир объяснил это довольно просто: «Работаю рядом. Да и тихо здесь, спокойно. Воздух чистый…»

Антон не возражал. Отец всегда был заботлив и относился к нему с любовью. Правда, до войны часто видеться не удавалось: юноша учился, Казимир работал и, бывало, уезжал в командировки.

Вернувшись с фронта, сын вдруг обнаружил, что отец здорово изменился.

Во-первых, он постарел и сдал физически. Всего лишь четыре года назад – в середине 1941-го, когда прощались на Белорусском вокзале, – он выглядел подтянутым, осанистым и каким-то породистым. Настоящим кадровым офицером, если бы гражданскую одежду он сменил на военный мундир.

Во-вторых, в характере отца появилась сентиментальность. Он тепло встретил Антона с воинского эшелона, разместил в заранее снятой и отремонтированной квартире, в первый же вечер сводил в ресторан, обеспечил приличными деньгами. И, главное, он готов был проводить с сыном по несколько часов хоть каждый день.

– Ты когда-нибудь расскажешь мне о своей работе? – спросил сын.

– Обязательно. Вот выйду на пенсию и расскажу.

– Это будет не скоро. Тебе ведь нет и пятидесяти.

– Нет, так исполнится, – засмеялся Казимир. – Всего-то год остался.

Обняв молодого человека, он повел его дальше – к скромной могиле с надписью на табличке: «Бринер Александра Николаевна». А заодно перевел разговор в другое русло:

– Послушай, а как бы ты отнесся к предложению уехать из Москвы?

– Куда? Надолго? – не понял Антон.

– Навсегда. И подальше. Где тихо и нет толчеи. Где текут чистые реки и с гор струится хрустальный воздух.

– На Кавказ?

– Можно и на Кавказ. Но я махнул бы еще дальше. Есть прекрасные Балканы. Есть завораживающие воображение Альпы.

Последние фразы молодой человек пропустил мимо ушей, потому что был не готов к подобному предложению.

– Почему тебе захотелось уехать? – не понял он. – Ты ведь никогда не говорил об этом.

– У меня не сегодня появилось это желание. Мы с тобой очень долго не виделись, Антон. Впервые захотелось все бросить и куда-нибудь переехать в далеком сорок первом, когда стали приходить с фронта твои письма. Позже это желание только усилилось.

– А как же мама? – Антон перевел взгляд на могилу. – Ты же говорил, что здесь обустроен семейный склеп.

– Да что склеп, – махнул рукой Казимир. – Какая разница, где похоронят? Земля везде одинаково холодная.

– Папа, Москва – мой родной город. Я здесь родился и вырос. К тому же за годы войны сильно по нему соскучился…

Он хотел рассказать о недавней встрече с одноклассницей Раисой, которая всегда ему нравилась. Но отец опередил:

– Да ладно. Это я так, к слову. Допустил кратковременную слабость. Извини…

Вынув из внутреннего кармана пиджака маленький букетик фиалок, Квилецкий шагнул к могиле супруги и положил цветы рядом с невысоким надгробным камнем. Понурив голову, Антон стоял рядом…

Спустя двадцать минут они попрощались, договорившись встретиться здесь же на следующий день.

Квилецкий покинул кладбище через главные ворота и оказался на Малой Декабрьской. Осмотревшись, он перебежал перед грузовой полуторкой бывшую Воскресенскую и сразу повернул на Ходынскую.

Матвей ждал на том же месте, где сутки назад дежурила охрана в составе Илюхи-татарчонка и Сашка. Грузный пожилой Матвей выбрал для ожидания ту же лавочку в тени возле длинного двухэтажного барака. Развалившись на ней, он глядел по сторонам и мусолил тлевшую папиросу. Завидев Казимира, выплюнул окурок.

– У меня все на мази, – откашлявшись в кулак, доложил он. И, покосившись на сверток, спросил: – Что барыга?

Квилецкий хлопнул кореша по спине.

– Барыга пожаловал на встречу с мошней [39] Мошня – портфель. . Пошли, расскажу по дороге.

– Кажись, все ладненько, раз ты такой довольный.

– Пошли-пошли…

После возвращения главаря на хате в Марьиной Роще случилось большое веселье. Да, в криминальной среде поминальных законов не соблюдали, попов для отпевания убиенных не звали и к смерти относились просто.

Не прошло и суток с момента гибели Боцмана и Локтя, а их кореша уже хохотали и обнимались, глядя на пачки купюр, лежащие на куске мятой газеты. Радовались все, за исключением Илюхи-татарчонка, оставленного на Петровке «нюхать воздух». Квилецкий не терял надежды поквитаться со Старцевым и с его неизвестным дружком. Потому Илюхе выпало маяться на жаре.

В зале раздавались восторженные возгласы:

– Вот это мы зашибли шиллинг! [40] Зашибить шиллинг – обокрасть денежный ящик. Теперь пожируем! Это вам не заработок пленных румынов!.. [41] Пленные румыны – простаки, обычные мужики, ничего не получающие за свою работу.

– И сколько здесь? – гудел Матвей, перекидывая с места на место увесистые пачки.

– Пятая часть от полной суммы.

– Солидно. Рыжье-то барыгу впечатлило?

– Мы уединились с ним в тихой части кладбища, – нехотя крутил ложечкой в стакане чая Квилецкий. – Нашли могилку старого еврея, присели на лавочку. Тут я и раскрыл свой барабан [42] Барабан – чемодан небольшого размера. .

– Отчего же на могиле еврея? – застыл посреди залы дед Гордей.

Квилецкий засмеялся.

– Мантье [43] Мантье – скупщик краденого. заявил, будто заключить сделку на могиле старого еврея – хорошая примета. Я спорить не стал. Какая нам разница…