Сергей Романов - Закон стаи

Номер гостиницы сотрясло от оглушительного визга. Он, стараясь не причинить ей боли, аккуратно опустил на диван, зажал губы ладонью и, заикаясь, тихо попросил:

— Не кричи, хорошо?

Другая рука лихорадочно шастала по телу девчонки. Она попыталась оторвать его ладонь ото рта и позвать на помощь. Но незнакомец крепко, словно клещами, продолжал сжимать ее.

— Я же тебя просил — не кричи! — теперь уже шепотом попросил он ее и, словно вампир, потянулся к шее губами. — Я заменю тебе твоего Ромку…

Звонкая пощечина не только быстро отрезвила Вована, но и помогла вернуться на землю из мира любовных, но опасных грез. Пока он с ужасом размышлял, что произошло, девушка успела вывернуться из его объятий и накинуть на себя халатик. Она стояла около входной двери, готовая в любую секунду выскочить из номера.

— Ты кто? Откуда у тебя ключ? — спросила она и кивнула в сторону журнального столика, на котором лежал гостиничный брелок с ключом.

— Ромка дал, — стараясь собраться с мыслями и выпутаться из трудной ситуации, грозившей ему немедленным и самым жестоким наказанием, ответил Неаронов. — Я его друг.

— Друг? — стягивая на груди полы халатика и не веря ни в одно слово, переспросила девушка.

— Да, мы вместе ведем избирательную кампанию Пантова. Вам известна эта фамилия?

— Слышала, — без всякой интонации в голосе ответила девушка.

— Ну вот, видите, я же не насильник…

— А чего же руки распускаешь?

— Вы сказали из душа: «Входи». Я заглянул и обомлел. Словно затмение какое нашло.

— Затмение на него нашло! Чуть не изнасиловал!

— Я не мог бы этого сделать, — напропалую врал Вован, лишь бы выкрутиться из щекотливой ситуации, и, вспомнив, каким недугом страдает телохранитель директора центра знакомств Евнух, рубанул окончательно и бесповоротно: — Я кастрирован. На войне. Хотите покажу?

— Не надо! — испуганно отшатнулась девушка. — Лучше быстрее уходите.

Он сделал навстречу ей пару шагов, стараясь выдавить из себя слезы:

— Я даже не знаю, как вас зовут. Но искренне прошу извинения. Только умоляю вас, не говорите об этом случае Роману.

— Уходите! — она распахнула перед ним дверь.

— Я вас очень прошу…

— Уходите…

Он ехал назад и, искренне завидуя Алистратову, не мог выбросить из памяти образ нагой незнакомки. Иногда его прошибал холодный пот: как ему удалось удержаться! Ведь еще мгновение, и он бы ее… Пантов пальцем бы не пошевелил, чтобы, как это бывало в прежние времена, вызволить его из беды. Наоборот, перекрестился, если бы Вован сгинул за решеткой. Но Бог милостив, уберег от греха подальше. И теперь Вован был почти уверен: дабы не распалять воображения своего ухажера, девчонка никогда не расскажет о том, что с нею произошло.

Пошла уже третья неделя, а Сердюков и не думал покидать Марфино и возвращаться в город. Он был уверен, что в областном центре его никто не ждет. Ни жена, которая молчаливым приветствием только благословила его отъезд. Ни бывшая любовница, которая накануне его командировки сказалась больной и оформила бюллетень. Правда, до него дошел слух, что Леночка Пряхина снова готовится поступать в аспирантуру.

Стараясь отвлечь мысли от многочисленных проблем, которые остались в городе, Сердюков истязал себя работой. Поднимался чуть свет и разъезжал по району, ни на шаг не отпуская от себя Теляшина. По его разумению, как раз в Марфино никаких проблем и не было. Одна лишь работа.

Получив статус доверенного лица и временного помощника, Федор Игнатьевич, хотя каждый раз и жаловался на неугомонность профессора да на свою не ко времени одолевшую старческую усталость, с Сердюковым не расставался. Он видел, что у Пантелеича кошки скребут на душе, и со своей стороны пытался отвлечь его от гнетущих раздумий. Они объехали почти все местные заводики и фабрики, побывали во многих сельских хозяйствах.

Нет, Сердюков даже не думал ни о предстоящей избирательной кампании, ни о своем рейтинге, ни о сопернике. Он просто исполнял обязанности депутата, встречался с избирателями, для которых был в одном лице и генеральным прокурором, и министром труда, и министром социальной защиты, и искренне радовался, когда обнаружил, что на улицах Марфино резко уменьшилось число пьяных, праздношатающихся людей, а водники стали получать в кассах предприятия какие-то деньги. И хотя некоторые недоброжелатели судачили за его спиной, что заслуги его, Сердюкова, в открывшемся финансировании водообъектов нет никакой, он не обращал на ехидные реплики и высказывания никакого внимания. Пусть не он, пусть Пантов. Главное, что людям на пользу.

Только хитрый Теляшин, кряхтя залезая и вылезая из «уазика», на котором они колесили по избирательному округу, видел, что Сердюков мало-помалу, сам того не замечая, набирал предвыборные очки. Работницы швейной фабрики в Сосновке, которую Пантелеич поднял буквально с колен, души не чаяли в своем депутате. Еще полмесяца назад пустые пошивочные цеха могли навести уныние даже на самого безнадежного оптимиста, но с помощью Сердюкова предприятие постепенно заработало и отдел реализации готовой продукции не успевал строчить накладные для отправки товара в центр и разные районы области.

Теперь он был званым гостем в воинских частях, для которых выбил из области обмундирование и медикаменты. Во многих поселках, куда они наведывались с завидной регулярностью, Сердюкова благодарили родители малоимущих семей, чьим детям он помог найти бесплатное место в летних лагерях отдыха.

В отличие от Пантова и его доверенных лиц Сердюков не требовал лучшего номера в марфинской гостинце, а, как и в предыдущие наезды, останавливался в летней кухоньке на дворе у Теляшина. В той самой, где он провел свои лучшие в жизни дни с Леночкой Пряхиной. Поздней ночью, когда они возвращались в Марфино, Сердюков скидывал с ног грязные сапоги и жадно пил молоко, которое каждый раз не забывала оставлять на его столе жена Федора Игнатьевича.

— Что, сильно тебя охмурила девка? — спросил однажды Сердюкова Теляшин.

— И не спрашивай, Федор Игнатич! За последние три месяца я столько глупостей наделал, сколько за всю жизнь не наберется.

— Может, все как-нибудь устроится?

— Что устроится, Игнатич? — поднял на Теляшина уставшие глаза Сердюков.

— Ну то, что ты сам хочешь, — философски развел руками старик. — Или к жене вернуться, или с молодухой примириться…

Впервые за все дни Сердюков от души расхохотался:

— Ну, Федор Игнатич, ты и Спиноза!

Старик обиделся:

— Я тебе от всего сердца, а ты сразу обзываться начинаешь. Надо же, слово-то какое похабное подобрал — Спиноза!

Сердюков уже плакал от смеха, держась за живот.