Гарри Грей - Однажды в Америке [litres]

Макс описал ему колоду с потайными знаками, которая была нам нужна.

— Понятно. Такой товар я держу для самых лучших клиентов.

Он достал из-под прилавка несколько карточных колод с соответствующими светофильтровыми наглазниками. Хозяин заведения показал нам, как читать знаки на рубашках и узнавать по ним достоинство карт. Это оказалось очень просто, надо было только запомнить условный код.

Он объяснил:

— У каждой колоды собственный код. Нет двух колод с одинаковым кодом.

Мы купили еще дюжину пар «груженных» свинцом костей и вышли.

— Теперь к Рубину, парню, который делает очки на Кэнел-стрит, — сказал Макс.

… — Вы хотите вставить эти стекла в очки? — спросил Рубин, когда мы приехали к нему. Лицо его выражало сомнение. Он крутил в руках светофильтровые стекла. — А зачем они вам нужны? Я не вижу в этом никакого смысла.

— Не надо беспокоиться о смысле, Рубин. Просто сделай нам две пары очков.

Макс бросил на витрину десять долларов.

— Этого хватит?

— Ладно, ладно. — Рубин убрал десятку. — Будут готовы через час.

Мы вышли на улицу и остановились на тротуаре, не зная, как убить этот час.

Напротив стоял маленький кинотеатр, показывавший два ковбойских вестерна: «Дестри снова в седле» и «Кровавый след». Фильмы были как раз для Косого, который в глубине души так и не избавился от мальчишеской мечты стать крутым ковбоем. Впрочем, возможно, это относилось и ко всем нам. Ребята решили пойти, но я хотел навестить свою мать.

— Хорошо, Лапша. Встретимся у Джейка.

Я прошелся по улице и поймал такси. Поднялся по шаткой лестнице в маленькую грязную прихожую. Меня охватило неприятное чувство тревоги. Я тихо постучал в дверь.

Послышался резкий голос:

— Дверь открыта. Входите.

Я узнал голос своего брата и открыл дверь. Он сидел на кухонном стуле, читал и курил сигарету.

— А, это ты, — сказал брат.

Он бросил на меня холодный взгляд.

Я вошел в комнату:

— Почему ты дома в такую рань? Где мама?

— Сосед позвонил по телефону, сказал, что мать больна. Она там.

Он махнул на дверь спальни.

— Что с ней? — Я встревоженно двинулся к спальне.

— Не мешай ей, она спит. Доктор только что ушел. Он дал ей лекарство, — грубо ответил брат.

Я остановился:

— Что произошло?

— А тебя это действительно интересует? — усмехнулся он. — Меня просто смешит твоя встревоженная физиономия. Может быть, твоей важной персоне следовало бы появляться здесь почаще?

— Я бы навещал вас чаще, если бы ты поменьше мне хамил. К тому же меня тошнит от этой трущобы. Почему бы вам не перебраться в какое-нибудь приличное место? Возможно, тогда я стал бы больше у вас бывать. Может быть, я вообще бы к вам переехал. Я заплатил бы за все расходы, я тебе уже сто раз об этом говорил.

— Начнем с того, что мама вообще не хочет переезжать. Она привыкла к своим соседям, и все ее друзья живут здесь.

— Болтуньи и сплетницы, — сказал я с кислой гримасой. — Я не говорю уже о том, как здесь воняет.

Я слишком поздно понял, что моя откровенность еще больше выведет его из себя. Как раз этого я хотел избежать.

— Болтуньи, сплетницы и вонь, — произнес он с горечью. — Наши соседи стали слишком плохи для тебя, мой крутой бандитский братец. За кого, черт возьми, ты себя принимаешь?

Он скривил губы в презрительной насмешке.

— Я не это имел в виду, — сказал я мягко.

Но он меня не слышал. Ему хотелось на мне отыграться.

— Скажи, тебя все еще называют Лапша Нож? Значит, Лапша Нож слишком хорош, чтобы жить в этом месте? По-твоему, ты из какого теста сделан? Не из такого, как наши скромные и приличные соседи? Ты, Лапша Нож, бандит, который вечно таскает с собой нож и пистолет, как другие носят ручку и карандаш? Которому всегда нужны виски и наркотики, чтобы чувствовать себя немного смелее?

— Я не пользуюсь наркотиками, — пробормотал я. — Правда, иногда мы выкуриваем трубочку-другую опиума, но это не вошло у нас в привычку.

Я чувствовал, что мои возражения звучат не слишком убедительно.

— Выходит, курить опиум — значит не пользоваться наркотиками? Это не вошло у вас в привычку? — усмехнулся он. — Скажи, ты все еще думаешь, что нужна большая смелость для того, чтобы запугивать беззащитных людей? Что единственный способ добывать деньги — это воровство и мошенничество? Нет у тебя уважения ни к вере, ни к Богу, ни к людям. Ты и твои бандитские дружки думаете, что вы стоите вне закона и морали. Что с вашими пистолетами и ножами вам все нипочем. Вы убеждаете самих себя, что все вокруг мошенники и воры, а кто не вор, тот простофиля и дурак. А себя самих вы считаете какими-то романтическими героями. Что-то вроде современных робингудов, верно? Не надо мне отвечать. Я знаю, что ты думаешь.

— Слушай, — ответил я раздраженно. — Ты вешаешь мне на уши это дерьмо каждый раз, когда я здесь появляюсь. Хватит разыгрывать из себя Авеля, а из меня Каина. Я пришел сюда не для того, чтобы продолжать этот дурацкий разговор. Я пришел повидать маму.

— «Я пришел повидать маму», — передразнил он. — Кстати, вот еще одна вещь, о которой я хотел с тобой поговорить, — кто дал тебе право переносить могилу нашего отца и водружать над ней этот идиотский камень? Для человека, который никогда не оказывал уважения к отцу при жизни и ни разу не помолился за него после смерти, такое неожиданное пробуждение любви и преданности выглядит просто нелепым. Ты никого даже не спросил. Сделал, как тебе хотелось, вот и все. Почему ты никогда не поступаешь как честные, порядочные люди?

— Довольно, — перебил я резко. — Я по горло сыт твоими проповедями. Еще немного, и я забуду про то, что ты мой брат. И хватит без конца твердить мне про честных людей. Честные люди? Какого черта об этом говоришь мне ты — газетный писака? Ты и твои дружки строчите в газетах. И вы думаете, что поэтому вы можете свысока смотреть на жизнь и на все прочее? Не надо вешать мне на уши дерьмо про идеалы и честную жизнь. Кто не вылезает из полицейских участков и больниц, чтобы вытащить на свет какую-нибудь скандальную историю? Не твои дружки репортеры? А откуда Синдикат узнает выигрышные лотерейные номера за несколько минут до того, как они по явятся в печати, чтобы успеть сделать ставки? Не у га зетчиков вроде тебя? А кто печатает за деньги утки и фальшивки, сбивающие с толку публику? Любой рекламный агент может купить газетного писаку, который за лишний доллар расхвалит ему все, что угодно. А ваши боссы и издатели, по-твоему, тоже честные и нравственные люди? Они состоят на службе у денежных мешков. Разве не деньги определяют их издательскую политику? Или ты думаешь, что они не прибегают ради своей выгоды к насилию? Ты никогда не слышал о законопослушных издателях, которые используют силу, чтобы продавать большие тиражи? Чтобы сбывать их через газетные ларьки? И к кому, ты думаешь, они обращаются за помощью в таких делах? К бандитам, вот к кому. Или ты не знал, что эти так называемые «честные» издатели нанимают гангстеров, чтобы расправиться с забастовщиками? Что время от времени эти солидные и уважаемые люди, посещающие церковь и почитающие закон, дают нам такие поручения, от которых даже нам становится не по себе? А во время войны, когда многим не хватало продуктов, разве не эти «честные» торговцы спекулировали и наживались на чужой беде, как могли, не зная ни жалости, ни совести? Довольно с меня этого дерьма. Нет людей абсолютно честных. Все так или иначе жульничают. Порядочные люди? Они только хотят считать себя такими и обманывают самих себя. А мы… мы, по крайней мере, честны перед собой; мы ни от кого не скрываемся; мы ходим с оружием. Тогда какого черта ты каждый раз, когда мы видимся, начинаешь читать мне мораль? Ты ведешь себя как сварливая старуха.