Николай Волков - Не дрогнет рука. Роман

Обычную наглость Радия как рукой сняло. Он пыхтел, краснел, оправдывался, просил прощения и наконец занюнил. Это всех нас так смутило, что желание отчитывать его пропало. Однако и так он получил хороший урок.

Я до сих пор не могу забыть еще один подводный камень, о который стукнулся корабль нашей дружбы, получив при этом изрядную пробоину.

Это было, кажется, в восьмом классе. Учительница литературы, обратив внимание на наши ужасные почерки, заставила завести особые тетради и ежедневно старательно переписывать в них каллиграфическим почерком по нескольку строк из тургеневского рассказа «Му-му». Время от времени она проверяла, выполняем ли мы эти упражнения, причем каждый раз оказывалось, что Радий забыл тетрадь дома.

Учительница эта была пожилая и строгая. Умильные улыбки и ужимки Радия на нее не действовали, и однажды она велела ему принести злополучную тетрадь к следующему своему уроку, грозя поставить ему двойку да еще вызвать родителей.

В субботу, когда мы учили уроки, Радий даже не вспомнил о висевшей над ним угрозе, а в воскресенье прибежал ко мне в полнейшем отчаянии. Оказалось, что тетради своей он никак не смог разыскать, а написать все с самого начала в новую у него нет времени, так как в этот день у них справляют именины отца.

Радий упрашивал меня, чтобы я выручил его и переписал в его новую тетрадку тот кусок рассказа, который мы успели одолеть всем классом. Только этим он мог завтра избавиться от грозившей ему двойки.

Мне вовсе не хотелось терять свободный вечер. Я прекрасно провел бы его на катке, однако я понимал, что для Радия дело могло окончиться скверно. Если бы Аркадий Вадимович был вызван в школу, то ему там, кроме печальной повести о тетрадке, наверное сообщили бы еще целый ворох других неприятных новостей о проделках его сына. Короче говоря, для Радия был бы обеспечен не только выговор, но пара-другая полновесных пощечин от скорого на руку папаши, а я знал, как болезненно переносит его сестра подобные неприятности, время от времени постигавшие ее легкомысленного братца. Тогда я уже вздыхал по Ирине, и стоило мне представить себе ее заплаканное лицо, как я готов был исписать не одну, а сорок тетрадей, только бы все обошлось хорошо.

Чертыхаясь и проклиная своего приятеля, я целый вечер проскрипел над чистописанием, а утром захватил аккуратно исписанную тетрадку в школу. Однако Радий и не вспомнил о ней.

- Ты что же не берешь тетрадь? - спросил я его.

- А мне ее не нужно. Можешь оставить себе, - беззаботно скаля зубы, ответил он. - Я нашел свою и еще вчера успел вписать в нее последние строчки.

- Когда ты ее нашел? - спросил я, закипая от злости.

- Как только от тебя вернулся. Она между учебниками лежала.

- Так отчего же ты мне не сказал? Ведь у меня из-за этого весь вечер пропал.

- А мне это и в голову не пришло. Да и некогда было, гости рано начали сходиться. А ты, бедняга, значит сидел, скрипел пером? - И он весело расхохотался.

Были у Радия и хорошие черты. Никто, например, не мог бы обвинить его в скупости. Все деньги, получаемые от отца, он тратил очень быстро, причем не только на себя. Обычно он покупал билеты в кино и сласти на всю компанию друживших с ним ребят и всегда не на шутку сердился на меня, когда я возвращал ему деньги за билеты.

Ему нравилось раздаривать марки, которые все мы тогда усердно собирали. Не залеживались у него и книги. Он считал, что дважды читать их незачем, и раздавал направо и налево.

Еще более страстно, чем я, Радий мечтал стать и летчиком и авиаконструктором, причем не каким-нибудь рядовым, а непременно знаменитым, подобно Чкалову, Громову или Туполеву.

Нас интересовало все, что имело отношение к авиации. В толстые альбомы мы наклеивали картинки из газет и журналов, изображающие самолеты разных систем, и статьи об авиации; книги добывали главным образом такие, где говорилось о подвигах летчиков, и, пожалуй, из всех праздников наиболее интересным для нас был день авиации; мы первыми являлись на летное поле и последними уходили с него.

До нас доходили слухи, что попасть в авиационный институт не легко, так как там требования к поступающим предъявляются гораздо более высокие, чем в других институтах. Поэтому в последних классах я нажимал изо всех сил главным образом на те предметы, по которым предстояло держать вступительные экзамены. Радий же относился к этому спустя рукава. Он был убежден, что место ему в энском авиационном институте обеспечено, так как у его отца там были влиятельные друзья. Да и сам Аркадий Вадимович, не стесняясь меня (если он вообще какого-нибудь стеснялся), не раз говаривал сыну, похлопывая его по плечу: «Мы не дураки. Мы уже сейчас исподволь готовим почву, чтобы потом не получилось какой-нибудь осечки. Что ни говори, а крепкая заручка, особенно в наше время - великая вещь».

Я помню, что Радий был настолько убежден в силе и могуществе отцовских друзей, что как-то летом, после окончания школы, сказал:

- Ты давай-ка, Дмитрий, подзубри математику. Все-таки мне жалко будет расставаться с тобой, если ты не попадешь в институт. Я к тебе привык, хоть ты меня вечно и пилил, точно второй завуч. А если ты провалишься, то пиши мне в Энск, мне не хочется терять тебя из виду.

- Да ты сам-то еще попади, - рассердился я, - раскаркался, как ворона.

Время показало, что друзья Аркадия Вадимовича не подвели. Несмотря на то, что сумма экзаменационных баллов Радия была ниже пропускного уровня, фамилия Роева каким-то образом попала в списки тех, кто был зачислен в институт. Моей фамилии там не оказалось.

Радий торжествовал. Правда, зная, что я не прошел по конкурсу, хотя и имел отметки лучшие, чем у него, он при мне сдерживался, но ликования по поводу своей удачи скрыть не мог.

Мне пришлось задержаться в Энске, чтобы получить обратно свои документы, и я мог наблюдать, как Радий заводил новые знакомства в общежитии, подыскивая приятелей по своему вкусу. Ко мне он избегал подходить.

Но тут свершилось нечто неожиданное. Список, в котором красовалась фамилия Радия, был снят с доски в вестибюле института и заменен другим, где не было уже ни его фамилии, ни нескольких других, попавших в этот список таким же путем, как и он. Носился слух, что одновременно с этим из списка руководящего состава института была вычеркнута фамилия одного «доброго дяди», готового всегда «порадеть родному человечку».

Откровенно говоря, я искренне обрадовался, что справедливость восторжествовала, но тут же решил немедленно найти Радия и уговорить его, не теряя времени, спешить домой в Каменск и постараться поступить на физико-математический факультет пединститута, чтобы, укрепив за год математические познания, осенью попытаться вновь штурмовать бастионы авиационного института.