Юлиан Семенов - Огарева, 6. Повести

Садчиков сказал:

- Интересно.

- Значит, тренеры на сегодня отменяются?

- Почему же, сейчас пойдем к к-комиссару. Нам еще один человек нужен. А вы пока отправляйтесь на улицу Горького. И поближе к Пушкинской держитесь, п-поближе.

Ленька ждал их около памятника Пушкину. Он стоял, задрав голову, смотрел на бронзового поэта и что-то шептал.

Росляков подтолкнул Костенко и показал на парня глазами.

- Да, - сказал Костенко, - славный парень. Выцарапаем. Я думаю, все же выцарапаем.

- А я боюсь - нет…

- Почему?

- Сейчас у нас, Слава, волна… Волна против пьянства как источника преступности.

- Отобьем, - повторил Костенко, - подеремся…

- Салют поэтам! - сказал Росляков.

Вздрогнув, Ленька обернулся.

- Здравствуйте, - ответил он, - я сегодня еле поднялся.

- Устал? - спросил Костенко.

- Устал.

- Ничего. Сейчас разомнемся. Ты иди с Валентином Ивановичем, а я по той сторонке. Там сейчас тень, я хитрый.

Сударь умылся, долго, закрыв глаза, брился электробритвой и, расхаживая по комнате в трусах, говорил Чите:

- Мы с тобой получаем семь косых - по-старому. Делим по-джентльменски: тебе половину и мне половину. Прохор позвонит часа в два, после разговора с Витькой. Сразу после этого мы поедем к дедушке-профессору любоваться живописью.

- А что с Витькой?

- Полегче вопрос есть?

- Есть. Водку купить или коньяку?

- Ни того, ни другого. После. Прохор говорит, что по пьянке обязательно влипнем. Он говорит, что надо только по-трезвому на дело идти. Вообще-то он прав, алкоголь в серьезном деле не помощник…

- Он трехнутый, этот твой Прохор.

- Не «мой». Наш.

- Ничего себе «наш»… Он косых на десять нас с тобой дурит, не меньше. Разве нет? Живопись сейчас в цене…

- Знаю. А как быть иначе? Кому мы эту старинную живопись толкнем? Связей-то нет… Или возьми иконки… Их фарцовщики около Третьяковской галереи на газовые зажигалки у американцев меняли. Толку что? Зажигалка - не деньги…

- Толку никакого, а за квартиру я уже два месяца не платил. Боюсь туда идти.

- Почему?

- Не знаю.

- Киря… Беги сейчас, уплати, делов на два часа. Может, сегодня деньги получим от старика и двинем к «самому синему в мире».

- Надьку возьмем?

- Ни к чему это. Там бабы есть похлестче. Роскошные по пляжам кадры ходят…

- На поезде поедем?

- Зачем? ТУ-104 есть в Советском Союзе.

- Боюсь я летать…

- Не бойся… На машинах больше бьются…

- Слушай, а у профессора никого дома нет, это точно?

- Конечно, точно. Я туда поднимусь один, а ты следом - через десять минут. Три раза стукнешь и скажешь: «С Мосэнерго». Я тебе открою. Если кто-нибудь будет на площадке - пройди мимо, будто ищешь квартиру, понял?

- Да. Только если в квартире кто-нибудь есть, не ходи. Мокрое дело - расстрел.

- Что ты говоришь? А я думал - два года условно. Между прочим, почему ты боишься идти домой? Может, трепанул кому-нибудь? У тебя язык без костей… Лучше мне правду скажи - трепанул?

- Я не идиот.

- Ты киря, а не идиот, это точно… Давай поднимайся, жрать будем.

К двенадцати часам дня у Садчикова на столе были адреса сорока двух Надежд с Пушкинской площади. Тридцать две отпали сразу же: это были женщины далеко не первой молодости, матери семейств и бабушки. Потом отпало еще пять Надежд - девочки до пятнадцати лет. Осталось пять девушек, которых надлежало проверить в течение ближайшего часа. Садчиков вызвал машину, чтобы ехать в пятидесятое отделение милиции. Собираясь, он думал о том, как сейчас мало девочек с таким прекрасным именем - Надежда. Раньше тридцать две на дом, а теперь десять.

Надо бы позвонить Гале. Все милицейские герои в кино звонят домой, а жены спрашивают, что они ели за завтраком. Галка сейчас мне выдаст: почему не позвонил вчера? А она уже спала в два часа. У нее вчера опять было дежурство, а она с вечерних дежурств приходит выжатая, как лимон. И спит до десяти. А сейчас двенадцать. Надо было позвонить два часа назад, а я сидел в отделении. В кабинете полно народу. Галка начала бы меня пытать, что случилось, а мне было бы неудобно ей отвечать при всех, потому что я должен врать, а это со стороны смешно. Странный народ женщины. Из ребра сотворены как-никак. Ребро не череп. Ни черта не хотят понимать, а объяснять - унизительно для самого себя. Когда женишься, думаешь, что на самой умной. Все поймет, всегда поможет. Грех мне, конечно, на Галку сердиться, но иногда и она такое колено загнет, что потом неделю не опомнишься.

Садчиков вздохнул и набрал номер своего домашнего телефона. Голос у Галины Васильевны был усталый и тихий.

- Галка, - сказал Садчиков как можно веселее, - привет! Ну, что ты? К-как дела?

- Изумительно! - коротко ответила Галина Васильевна и замолчала.

- Что ты молчишь?

- Мне надо петь? Или станцевать у телефона? Неужели ты не мог позвонить вчера?

- Я поздно освободился и не хотел тебя будить.

- Я ведь тоже человек.

- Догадываюсь.

- Сегодня тебя ждать?

- Я позвоню.

- Завтра днем?

- Ч-что ты, Г-галочка?! Может быть, и сегодня…

- До свидания, - сказала она, - всего тебе хорошего.

Садчиков в сердцах швырнул трубку на рычаг и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

- Эх, милый ты мой начальник, - сказала бабка певуче, - бог, он все видит, все прегрешенья людские и все людские доблести.

- Конечно, - согласился Садчиков и утвердительно покачал головой, - это вы, бабуся, в-верно говорите. А Надя когда придет?

- Она всегда тут, - сказала бабка и тронула себя где-то около ключицы.

- В сердце? - спросил Садчиков.

- В нем, - убежденно ответила бабка и вытерла слезу, которая то и дело закипала у нее в левом глазу. Садчиков понял, что бабка перенесла инсульт, от этого у нее так часто собирается слеза в уголке глаза.

- Ну, а здоровье как у вас?

- Нет теперь на земле здоровья, - сказала бабка. - Вон у моей мамаши нас тринадцать человек было, а у Лешки-то, у сына мово, - одна Надюшка. Мужик с виду сильный, а на большее не вытянул, как на одну девку. Четверых у меня на войне убило, а Лешка самый младшенький, ему пятьдесят три, выжил. А лучше б и не выживал. Куском хлеба старуху корит, с дома гонит. «Теперь, говорит, все работают, давай, говорит, мама, и ты вкалывай». А Надюшка, дай ей господь наш всевышний, ангел. Кто меня кормит, поит и обувает? Кто меня на земле держит? Надька. Труженица девка. Днем в магазине, вечером в техникуме, а ночью у корыта да на кухне. Так вот я тебя и спрашиваю, сыночек, есть бог на земле или нет?

- На земле нет, а в н-небе - наверное.

- Сам-то крещеный?

- Не знаю.

- Как же ты не знаешь, сынок, а? Это дело все знают!

- Я сирота, м-мамаша, меня в приют подкинули.

- Ах ты, горемыка! - запричитала бабка. - А гляди, обратно, боженька. Вон ты какой долдон с его милости вымахал. Верста верстой. Раньше такие в лейб-гвардии его величества государя императора служили. Мой дед в гусарах был, в ампериалистическую его положили. Два метра росту имел. Как столб. Надька в его пошла. Красавица, рослая, не то что пигалицы сейчас ходят, безо всякого женского достоинства. Грудей нет, чем детей-то кормить будут? С пальца не пососешь, а у нонешних не цицка, а кукиш…