Анатолий Степанов - Любить и убивать

— С радостью. Но вы-то не боитесь садиться в машину незнакомого мужчины?

— Машина — мужчина, — уловила она случайную рифму. — А чего бояться? Начало дня, солнышко светит, гуляют нормальные, хорошо одетые люди. Радоваться надо, а не пугаться. Неужто вы, нормальный человек, сразу же станете с гнусными намерениями заваливать меня на сиденье?

— Не стану — уверил он, хохоча.

— Ну вот и хорошо! Поехали.

Сначала ехали по Пироговке, по Хамовническому валу добрались до метромоста, миновали его и сделали поворот на сто восемьдесят градусов. Еще поворот — налево по кругу, и они на Воробьевском шоссе. Или — улице Косыгина? Не говорили пока ни о чем, только уже на Воробьевском. Люба, все видимо обдумав, взорвалась короткой речью:

— Все пугают! Телевидение пугает, радио пугает, газеты пугают, родители пугают! Ужас, ужас, ужас! Безнадега, безнадега, безнадега. Что делать, что делать, что делать?! Ай, ай, ай! А я как Лев Толстой: они пугают, а мне не страшно. Что будет? Да все в порядке будет! Да и сейчас неплохо. Жизнь прекрасна, Георгий!

— Спасибо, Люба. Весьма и весьма успокоили, — серьезно сказал он.

— А вы что — из тех жирных усатых амбалов, которые требуют, чтобы правительство их социально защитило?

— У меня нет усов, — слегка обиделся Сырцов. — И я — не жирный.

— Заметила. Значит, у нас с вами все хоккей?

Они подъезжали к смотровой площадке, где стояла очередь автобусов и топтались туристы из дальнего зарубежья.

— Здесь? — спросил Сырцов.

— Дальше, у церкви, — решила Люба.

Миновав два светофора, «девятка» чинно припарковалась у кустов, за которыми тихо сосуществовали церковь начала девятнадцатого века и общественные службы конца двадцатого. Они вышли из машины и недолго — до первой скамейки — прошлись по аллее, лежащей ниже уровня шоссе. Уселись, и сразу же Люба серьезно спросила:

— С Ксюшкой что-то случилось?

— Сначала вы ответьте на мой вопрос. Почему вы решили, что Ксения больна?

— Девчата с ее факультета видели в деканате справку и заявление об академическом отпуске на год в связи с истощением нервной системы. Ну, и сказали мне — я ведь там же учусь, только на филологическом.

— Кто привез справку?

— Ой, не знаю! Да и девочки вряд ли знают: они видели справку и заявление на столе заместителя декана. Втихаря подсмотрели.

— Когда?

— Вчера. Вчера подсмотрели и вчера мне сказали.

— Интересно. Интересно, — пробормотал Сырцов. Следовательно, находясь в безнадежной прострации, сломленная горем Светлана Дмитриевна в то же время энергично искала подходящего врача, покупала его с потрохами, бегала по университету, размахивая справкой… Интересно, интересно.

— Вы не ответили на мой вопрос, Георгий, — вывела его из задумчивости Люба.

— Скажу коротко, чтобы вас ошеломить. Ксения исчезла. Ушла из дому.

— Ошеломили, — призналась она после паузы. — Но — зачем?

— Чтобы мысли разбежались в разные стороны. Чтобы ваши предположения не шли от логических умозаключений.

— Разбежаться-то они разбежались, но предположений — ноль целых хрен десятых. Значит, Ксюшка не больна. И то слава Богу.

— Кстати, о Боге… — начал было Сырцов, но она перебила:

— О Боге кстати — нельзя.

— Вы — верующая?

— Не знаю.

— А Ксения?

— Во всяком случае, к религии она относится куда серьезнее, чем я. Не просто читала — изучала Библию, курсовая работа у нее была о принятии православия малыми народами России, много говорила о божественном начале в человеке… Может, и вправду верующая — об этом вслух не говорят, если истинно верят, — но нормальный человек, не религиозный фанатик.

— Следовательно, на этой почве сдвига по фазе быть не может?

Осмотрев его тщательно еще раз, она спросила:

— Вы — сыщик, Георгий?

— В общем-то да.

— А в частности? В частности, сейчас, сию минуту.

— Да.

— Вас Светлана Дмитриевна наняла?

— Вам необходимо знать, кто меня нанял?

— Необязательно, но желательно.

— В стремлении вам угодить отвечу: да, Светлана Дмитриевна.

— Угождаете-то мне зачем?

— Чтобы больше от вас узнать о Ксении.

— Ничего-то я не знаю, Георгий… Ну, и наделала делов, дорогая ты Моя Ксюшка.

С этого места нельзя было видеть Москву-реку. Зато Новодевичий монастырь — как на ладони. Люба смотрела на золотые купола, и вдруг две здоровенные слезы синхронно скатились по ее щекам.

— Люба, Люба! — позвал он в панике.

Она повернулась к нему, часто моргая, дергано улыбнулась, обеими ладонями неловко размазала слезы по лицу и успокоила его:

— Сейчас все пройдет, Георгий, все пройдет.

Потом в недоумении осмотрела свой наряд и обнаружила:

— А носового платка нет.

Он протянул свой. Она вытерла глаза и щеки, деловито высморкалась, вздохнула, еще раз улыбнулась, но уже спокойнее, и оценила себя:

— Вот уж сентиментальная дура! Ведь с Ксюшей ничего плохого случиться не может. Да, Георгий?

— Надеюсь, — с готовностью подтвердил он, не зная, как опять перейти к вопросам.

— Я в порядке. — Люба решила эту проблему за него: — Задавайте вопросы.

— Кто ее лучшая подруга?

— Я, — без колебаний ответила Люба.

— Что ж тогда целую неделю не встречались, не перезванивались?

— Сессия, — всего одним словом объяснила она.

— Я первому позвонил Ивану Ряузову и по неосторожности рассказал ему, что Ксения исчезла. А он не того человечек, а?

— Полное говно, — с большевистской прямотой оценила Ванюшу добрая Люба.

— Значит, трепаться начнет, — подосадовал Сырцов.

— Пусть попробует! Я ему голову вмиг откручу!

— Тогда пусть лучше не пробует.

— Будьте покойны, сегодня же займусь этим. Не попробует, — тоном комиссара из «Оптимистической трагедии» объявила она. А когда Сырцов недоверчиво хмыкнул, взорвалась: — Вы что, мне не верите, да? Хотите, кое-что расскажу? — И, не ожидая его согласия, приступила: — Этот хорошенький подонок в свое время всех десятиклассниц в округе перетрахал…

— И Ксению? — не сдержался Сырцов.

— Всех, кроме Ксении, — ответила Люба.

— А вас?

Она посмотрела на него с недоброй долей недоумения, но не возмутилась. Свободно ответила:

— И меня, — и, как ни в чем не бывало, продолжила рассказ: — Прилипчивый был, ласковый такой гаденыш, да и старше нас был на три года. Ну, трахнул и трахнул, от нас не убудет. Разбежались и забыли, как о дурном сне. Так нет. Этот говнюк на каждом перекрестке хвастался своими сексуальными подвигами. Однажды (кстати, это на даче Ксюшкиного деда было) я случайно подслушала, как эта скотина своими победами перед мальчишками хвастается. И что самое отвратительное, имена называет. Ну, я, естественно, тут же посетила сей мальчишник. Он примолк, но я-то пасть раскрыла и с ходу: «Разговоров, разговоров у тебя, Ванюша! А член-то вот такой!» И на пальце показала какой. — Она и сейчас показала размер — в одну фалангу указательного пальца. — С тех пор он и заткнулся. Потому что как только начинал рассказывать что-нибудь этакое, так сразу же от мальчишек получал в ответ: «Разговоров, разговоров-то!» Он боится меня смертельно.