Станислав Родионов - Следователь прокуратуры: повести

— Секрет.

— Учились в спецшколе?

— Учился, — загадочно улыбнулся Рябинин.

Очки Гормана блеснули любопытством, — солнце падало ему в лицо. Магическое слово «спецшкола» действовало не только на мальчишек.

— Эта спецшкола называется жизнью. Я пять лет работал коллектором в экспедициях.

— А как же попали в следователи?

— Люблю романтические профессии. Кончил заочно юридический факультет. А геология… До сих пор сны вижу.

Он начал рассказывать сон — следователь рассказывал свои розовые сны. Это не было ни позой, ни тактикой. Он воспринимал Гормана как пришельца оттуда, от палаток и костров, — из своей юности. Рябинин не думал о допросе, но всё-таки это был допрос, в котором его сны растворялись органично, как соль в воде.

— И знаете что интересно… Мне всегда снится погода. Солнце, где-то меня обдувает тёплый ветер, какая-то синяя нежная вода бежит по телу…

— Вы тоскуете по маршрутам.

— Возможно, — задумчиво согласился Рябинин.

Выкинуть бы из головы эмоциональные инфаркты, краденый каток, всякие там сроки следствия и выезды на трупы — и взять бы рюкзак. Положить туда полбуханки хлеба, фляжку с водой, пачку цветных мешочков для образцов. Взять в руки молоток и пойти с геологом по колкой степи да кремнистым россыпям. А кругом только солнце, небо и родная земля. И ничего человеку не нужно, кроме природы и спокойной души.

— Возможно, — повторил Рябинин, вздохнул и тут же вспомнил, что не пошёл в Горный только потому, что ему опротивел Научно-исследовательский институт геологии, где зимой курили, шатались по коридорам и говорили о хоккее.

— Вы можете кончить Горный и стать геологом, — предложил Горман, уловив его настроение.

— Теперь уже геология покажется мне неинтересной.

— Вы считаете, что она ниже следствия? — Горман вскинул грачиную голову. — У нас такие проблемы, которые не могут решить целые коллективы!

— А у меня ежедневно возникают такие проблемы, которые я должен решить без коллектива. Если вы не решите свои проблемы — решите в следующем году. Ваш институт не решит — другой решит. А мои проблемы не могут оставаться нерешёнными. Например, проблема с Симонян.

Горман сразу подобрался, по крайней мере подобрал под стул свои длинные ноги. Поправив очки и наведя их на очки следователя, он приглушённо сообщил:

— У меня подозрения, основанные на фактах.

Свидетель толково рассказал, как Суздальский спрашивал, не проговорился ли пьяным. Рассказал и про берёзу, чётко ограничив боязнь Суздальского проговориться (это факт) от рассказа о берёзе (это впечатление).

— Сказал про берёзу страшно… Как про убийство, — кончил давать показания Горман.

Рябинин вытащил свою «Эрику» и отстучал протокол допроса. Горман внимательно смотрел, как следователь работает не хуже машинистки. Было что печатать. Свидетель сообщил ценные сведения, которые ложились на версию «Суздальский». Рябинин положил протокол перед Горманом и, подумав, достал ручку-Буратино. Горман покосился на ручку, взял её, Повертел и сказал «гм».

— Что? — насторожился Рябинин.

— Вторую ручку такую вижу.

— А первую?

— У нас в сорок восьмой комнате. Была. Да вроде потерялась.

— А чья она?

— Общая. Какой-то командированный забыл. Ею удобно переносить контуры на кальку.

— Симонян умерла во вторник. Не помните, в понедельник ручка была?

— Отлично помню, — уверенно заявил Горман, — Я почти весь понедельник просидел с этой ручкой у светостолика…

Рябинин взял протокол и допечатал показания — одну строчку. В понедельник у Симонян была сестра. Тогда эта строчка значила, что у Симонян был человек из сорок восьмой комнаты и этот человек был во вторник утром, до работы.

Рябинин усмехнулся своей профессиональной осторожности: он даже мысленно не называл этого человека Суздальским.

Померанцев вернулся от директора института злым и молчаливым. Сел на своё место и презрительно покосился на Суздальского, — звонили из милиции. Но, пожалуй, больше всего Валентин Валентинович злился на Гормана, который скрыл эту историю.

Даже если бы от косых взглядов начальника затлел костюм, Суздальский не заметил бы их. За свою жизнь он привык к нелюбви, как привыкают к хронической болезни. Он научился не обращать внимания на общественное мнение. Но теперь, после смерти Симонян, его не любили ещё сильней — это он чувствовал.

Вега Долинина ударилась в летние наряды. Женщине-геологу они вроде бы ни к чему — в маршрутах наряжаться не будешь. Но уж если женщина-геолог осталась в городе, то она должна забыть про маршруты. И Вега забыла: шила и покупала брючные костюмы, халаты, капоты и ещё какие-то короткоюбочные безрукавно-прозрачные сочетания, от которых мужчины не сразу приступали к работе. Суздальский предположил, что они ещё увидят Вегу в полиэтиленовом костюмчике.

После допроса Эдик Горман слегка замкнулся. Ему казалось, что он предал Суздальского. Натыкаясь взглядом на сухую скособоченную фигуру за столом, Горман представлял эту фигуру дома, где она так же была одинока и скособочена, — и ему самому становилось противно от того допроса. Он старался не смотреть, убегая пуганым взглядом на прозрачно светящуюся Вегу.

Терёхина вовсю развернула хозяйственную деятельность. Не стесняясь, опаздывала на работу, прочёсывая близлежащие магазины. Был июнь — ничего ещё толком не поспело. Но пошла черешня, клубника, разная петрушка… Консервы можно делать из всего, что растёт. В доказательство Анна Семёновна угостила всех, даже Суздальского, прошлогодней маринованной тыквой. Это не помешало Суздальскому дать ей совет идти работать в домовую кухню.

К концу рабочего дня Померанцев пришёл к выводу, что он, как начальник группы, отвечает и за моральное состояние людей:

— Товарищи, зря мы вот так молчим, волнуемся. Через неделю нас выпустят в поле. Скорее всего, это формальная проверка. А может, попался следователь-службист.

— Он не службист, — мрачно заметил Горман.

— Может, дурак? — поинтересовался Суздальский.

— Вызовет, тогда и посмотрите.

— Посмотрю, — согласился Ростислав Борисович. — Уж закладывать никого не буду, как Нюра Семёновна.

— Я не закладывала, а сказала правду, — возразила Терёхина.

— Но вы пытаетесь ввести следствие в заблуждение. Если это убийство, то всё равно на меня не подумают.

— Это почему же? — спросил Померанцев.

— А вам хотелось бы? — обрадовался Суздальский.

— Могут думать на любого из нас, — спокойно сказал Померанцев.

— Только не на меня, только не на меня, — запел Ростислав Борисович. — И знаете почему?

Никто не знал. Тогда Суздальский значительно осмотрел каждого и членораздельно изрёк, будто его записывали: