Станислав Родионов - Следователь прокуратуры: повести

Юрков обежал стол и придвинулся к Рябинину плечом, разглядывая столбцы цифр. Они смотрели долго, даже туповато, соображая, что значат эти новые шесть тонн.

— История, — наконец сказал Юрков.

Он не хотел говорить первым, с интересом косясь на очки Рябинина. Юркова удивила интуиция товарища, который как в воду смотрел, назначая повторную инвентаризацию. Сам же Рябинин ждал всего, но только не этих шести тонн.

— Комментируй, — усмехнулся он, — ты два месяца варился.

— Шайка, — твёрдо сказал Юрков. — Самая натуральная шайка.

Рябинин и сам подумывал о группе. Маслобаза тихая, на отшибе, коллектив небольшой, слаженный, работает давно. Один из шайки сидит, а другие продолжают своё дело. Версия шайки чудесно объясняла и позицию Топтунова: ничего не знаю, никого не подозреваю. И показания заведующего ложились в эту версию хорошо, тот тоже ведь никого не подозревал.

— Теперь масло отпускает Кривощапов, — задумчиво произнёс Рябинин.

— Раньше он воровал вместе с Топтуновым, теперь ворует один, — заключил Юрков.

Рябинин бросил акт на стол:

— Толя, но может быть другое объяснение!

— Какое же?

— Топтунов ни в чём не виноват. Масло исчезает и без него.

— Так и должно быть, — убеждённо сказал Юрков. — Заведующий хочет выручить кладовщика: мол, зря сидит, масло-то утекает. Рассчитано на некоторых легковерных следователей.

Кроме сложности, которую имеет каждое уголовное дело, на этот раз была дополнительная психологическая трудность. За расследованием надзирал прокурор — он был как «око государево». Но теперь за работой Рябинина наблюдало и другое ревнивое око — Юрков, который не сомневался в виновности кладовщика. Если бы Рябинин положил дело на стол прокурору с обвинительным заключением по той же статье на того же самого Топтунова, было бы очевидно, что суд просто ошибся. Тогда бы единичка в отчёте потеряла реальный смысл, оставаясь пустой формой. Все следователи добиваются истины, но они тоже люди со всеми достоинствами и недостатками.

Прежде Рябинин не раз спорил и ругался с Юрковым, не раз его колол своими остротами, которые проникали, может быть, глубже, чем он сам хотел. Но сейчас создалась необычная ситуация, ведь в конечном счёте оба они отвечают за исход следствия.

— Толя, — тяжело вздохнул Рябинин, — Топтунова я выпущу.

Юрков молчал, теребя злополучный акт. Рябинин вздохнул ещё и твёрдо добавил:

— Сегодня же.

— А не спешишь? — уже с досадой спросил Юрков. — Ни в чём толком не разобрался, кражи продолжаются, а ты, как добрый дядя…

Рябинин догадался, что сейчас добавит Юрков. И тот добавил:

— Добрый дядя за чужой счёт.

В случае освобождения кладовщика в отчёте Юркова появлялась ещё одна единичка — в графе освобождённых из-под стражи. Она будет означать, что следователь Юрков незаконно арестовал человека и без всяких оснований продержал его в тюрьме два месяца. За это уже наказывали сурово.

— Толя, пойми, не могу я держать без доказательств человека в камере, — мягко сказал Рябинин, понимая состояние коллеги.

— Ты убеждён в его невиновности?

— Убеждён, Толя.

— Это каким же образом?

— Я его видел.

— Спрашиваю, — Юрков еле сдерживал гнев, — каким образом ты убедился в его честности?

— Я его видел.

Юрков замолчал, не понимая: отвечают ли ему, разыгрывают ли.

— Как ты узнал про его честность? — уже автоматически спросил Юрков.

— Я его видел, — третий раз безнадёжно повторил Рябинин.

— И я его видел! Изворачивается, на вопросы не отвечает…

— И ещё я видел его жену. Конечно, сомнения есть. Но ведь ты знаешь: все сомнения толкуются в пользу обвиняемого.

— Ну ладно, — заключил разговор Юрков, но в этом «ладно» была уже злоба. — Психологией балуешься, а мне неприятности… Прокурору хоть сообщи. Думаю, по головке тебя не погладит.

Он ушёл, оставив Рябинина с неприятным ощущением.

Рябинин сел за стол и отпечатал постановление о немедленном освобождении из-под стражи Топтунова Александра Семёновича. Поставив печать, он решил сам отвезти бумагу в следственный изолятор. У Топтунова предстояло взять подписку о невыезде. И попросить, чтобы тот уже в спокойной обстановке поразмышлял о судьбе масла. Рябинин смотрел в окно на мелькавшие мимо дома, и его мысль тоже бежала всё в одном направлении… Теперь дело становилось «глухим», хоть всё начинай сначала.

Большую шайку он отверг. Во-первых, все семь работников базы не смогли бы длительное время хранить тайну, какие-то сведения обязательно просочились бы; во-вторых, он психологически не допускал, чтобы несколько человек решились совершить преступление во время следствия. Но масло убыло. Или оно где-то утекает в грунт, или его потихоньку похищает опытный и смелый вор, обуреваемый жадностью и уверенный в безнаказанности. Одинокий вор, которого даже некому выдать и у которого есть возможность брать порциями. Например, вывозить на своей машине…

Рябинин подошёл к кирпичным воротам, нажал кнопку и улыбнулся. Он представил картину: Топтунова вызывают в канцелярию и зачитывают бумагу, от которой у того буреет шея, и перед ним загорится табличка: «Проходите. Дверь от себя».

Высокий парень в резиновых сапогах подходил к воротам маслобазы. На алюминиевые баки нельзя было смотреть — казалось, что от солнца они засветились самостоятельным серебряным светом. В тополях безоглядно галдели воробьи. Пахло тёплой крапивой и мятой.

— Здравствуй, папаша, — сказал он деду, стоящему у ворот, — племянничек пришёл.

— Господи, погодка-то! Мать честная, бабка лесная, — ответил сторож и принёс гостю тот же ящик с яркой наклейкой.

Они сели. Парень наслаждался тишиной, солнцем, травяным запахом и с разговорами не спешил.

— Ещё не работаешь? — спросил сторож.

— При такой погоде, дедуля, работать грех. Да ведь ты обещал устроить! Вот и жду.

Старик неопределённо гмыкнул и хрипло сообщил:

— Живёшь ты, конечно, близко, но трудиться у нас не советую.

— Сам же звал! — удивился парень.

— А теперь не советую, — отрезал дед. — Поскольку наш директор для трудящегося человека есть элемент зловредный.

— Ты же его хвалил!

— А теперь не хвалю, — упрямо заявил старик и обидчиво заговорил: — Вызывает меня к себе и давай глупости говорить. Ты, говорит, Савельев, потерял совесть. Значит, якобы я, Савельев, потерял совесть. Николай Сидырыч, спрашиваю официально, в чём дело и в каком таком направлении. Отвечает: зачем, мол, выпиваешь напитки на посту. Мать честная! Говорю ему: Николай Сидырыч, грех в орех, а ядрышко в рот. Отвечает: уволю, а то масло разворуют. Тогда я ему знаешь что сказанул?

Парень отрицательно покачал головой.