Станислав Родионов - Следователь прокуратуры: повести

Неожиданно её спутник прыгнул вниз, протянул ей руку и повёл, чавкая глиной.

— Да зачем? — слабо возразила она, заливаясь гордой краской: на них смотрели люди.

Он вылез из канавы, по колено вымазанный жидкой грязью.

— Разве так можно? — Кира расстроенно закусила губку и швырнула сигарету на рыхлую землю.

Михаил только усмехнулся.

— Мой дом. — Она махнула рукой на современного высотного красавца.

— Завтра увидимся? — уверенно спросил Михаил, погребая её маленькую руку в своих широких ладонях.

Она только сомкнула стрельчатые ресницы.

Кира и Михаил сидели в молодёжном кафе. Всю неделю они провели вместе — каждый вечер.

На нём был шоколадный костюм, кремовая рубашка и янтарный галстук. На пальце мерцал перстень с красным, словно ещё не остывшим камнем. Кира сидела, как ромашка: белый брючный костюм, жёлтые волосы занавесили плечи и спину, на груди полыхавшей дугой повисли крупные гранатовые бусы.

— На столах нет свежих цветов, громко проворчал Михаил. — Без них я не могу ни есть, ни пить.

Две пары за соседним столиком разом повернулись.

— А какие твои любимые? спросила Кира.

— Пожалуй, гладификусы.

Она звонко и свободно засмеялась. Он тоже улыбнулся, чуть дрогнув кожей на скулах.

— Ты хотел сказать — гладиолусы?

— Я хотел сказать, что в каждом человеке подразумеваю чувство юмора.

Она слегка порозовела, словно на лицо лёг отсвет гранатовых бус.

Подошла официантка.

— Сухое вино есть? — спросил он.

— Гамза, саперави, рислинг.

— Рислинг какого года?

— Не знаю. Нынешнего, наверное. Шампанское есть.

— Бутылку шампанского, рюмку коньяка…

— Коньяк только в граммах, перебила официантка.

— Слава богу, не в канистрах. Сто граммов. Плитку шоколада, апельсины, виноград, чёрный кофе. Всё.

Соседи теперь следили за ними непроизвольно, потому что всё необыкновенное притягивает.

Михаил взял Кирину руку, посмотрел в глаза и грустно сообщил:

— В прошлом полевом сезоне на Уссури перевернуло лодку. Меня вытащили в двух километрах ниже по течению.

— Бедняжка…

— Кирочка, я чуть не погиб. А осенью провалился в заброшенный шурф. Такая у меня жизнь. Поэтому я должен…

Она не поняла ни мысли, ни оборванности фразы, но больше всего не поняла этой внезапной грусти.

Принесли вино. Раздался глухой выстрел, и шампанское заметалось в бокалах, пробуя вознестись к потолку.

— Выпьем… за сокровенное! — громко сказал он и поцеловал ей руку.

Мальчики и девочки, которые только что выпили под тост «со свиданьицем», окончательно перестали заниматься собой — они учились жить.

Кира чувствовала, что горит её лицо. Краем глаза она видела, как все смотрят на них, — они сделались центром внимания всего кафе. Ей показалось, что Михаил хочет встать на колени, ей даже захотелось этого, и только жаль, что здесь не было всего первого курса юридического факультета.

— Миша, спросила она, пока он не встал на колени, — ты говорил об опасности. Что-то должен…

— Поэтому я должен спешить, — закончил он ту мысль.

— Куда спешить?

— К счастью. А это значит — к тебе, Кира! — звенящим голосом сказал он и поднялся.

Она тоже встала, заворожённо дрожа ресницами в предчувствии чего-то невероятного.

— Любимая, будьте моей женой!

Кира обвела взглядом мальчиков и девочек, как солнце обводит лучами невзрачные комочки-планеты.

Пузатая чашечка старинного фарфора синевато просвечивалась. Лидия Владимировна взяла её с лёгким костяным стуком — задела перстнями.

— Вы пьёте кофе с молоком? — спросила она.

— Чёрный, без сахара.

— С лимоном?

— Нет-нет. Аромат должен сохраниться первозданным.

Он принял чашку и легонько кивнул. Она поправила синеватые, как мартовский снег, волосы и мельком глянулась в поднос из нержавейки.

— Признаться, мы с мужем находимся в некотором затруднении. Вы знакомы с Кирой всего две недели…

— Да, мы уже давно знакомы, — вроде бы подтвердил гость.

Она вздёрнула тончайшие брови и недоуменно замерла. Он спокойно отпил кофе:

— Лидия Владимировна, вы встречались с теорией относительности?

— Разумеется, — ответила она так, словно встречалась не только с теорией, но и с самим Эйнштейном.

— У меня другой отсчёт времени, Лидия Владимировна. Для вас две недели, для меня — два года. Вы меня понимаете?

— В какой-то степени, — сказала она, не уточняя эту степень.

Будущий зять залпом выпил кофе, отставил чашку и вибрирующим баритоном произнёс, чуть приглушая голос:

— В июне прошлого полевого сезона наша лодка перевернулась на бурной и жёлтой речке Уссури.

— Вы… простудились?

— Простудился? Чуть не погиб! А в июне я загремел в шурф. Четырёхметровый.

— Загремели… куда?

— В яму такую. Весь, с головой.

— Это же опасно.

— Привык. Опасностей у меня бывало столько, что на три романа хватит. Знаете, что противно? Сидишь в мокрой земле, а сверху падают лягушки. Так: плюх-плюх-плюх…

Он растопырил ладонь и проскакал ею по столу до кофейника. Лидия Владимировна отпрянула. Её глаза стали широкими, как у Киры.

— А в августе, можете себе представить, меня скинула на землю кобыла.

— Кто скинул?

— Ну, лошадь женского пола, — уточнил гость.

— Откуда скинула?

— С себя, разумеется.

— Зачем же вы на неё забрались?

— Хотел ехать в маршрут. — Он помолчал и с чувством кончил: — Вот такая у меня жизнь, Лидия Владимировна. Судьба геолога.

Она всё смотрела на него, забыв про кофе. Перед ней сидел тот скромный герой, о котором она могла только слышать или читать.

— Я понимаю, — наконец сказала Лидия Владимировна, — вы жить торопитесь и чувствовать спешите. Но хотелось, чтобы вы узнали друг друга лучше.

Он вскочил и стал ходить по пушистому ковру. Его руки нервно вцепились в борта пиджака и забегали по ним, не зная, куда деться. С лица пропала любезность, словно высохла на задубевших скулах.

— Лидия Владимировна! Вы женщина, вы должны понять! Неужели не бывает любви с первого взгляда?! Как у Пушкина, как у Онегина… Или как у лейтенанта Шмидта. С первого взгляда и на всю жизнь. Разве такая любовь второго сорта? Я сам в неё не верил. Пока не встретил вашу дочь. Я могу ждать год, и два, и три. Но зачем? Я же взрослый человек. Вы отдадите Киру не мальчишке, не проходимцу, а мужчине и человеку. Если хотите, специалисту. Лидия Владимировна! Намного ли вы старше дочери? Вам ли не понять любви?

Она улыбнулась. Глаза сделались маленькими, потерявшимися в чернокрашеных жёстких ресницах, сделались вроде паучков, к которым улыбка погнала сетки длинных и тонких морщинок. И сразу стало видно, что она намного старше дочери.

Он подошёл, гибко склонился, взял её обмякшую руку и поцеловал.