Игорь Шинкаренко - Мистерия в парижском омнибусе

Амьен церемонно провел отца и дочь до первой ступени лестницы, бросив уничтожающий взгляд на Верро, который, казалось, хотел их сопроводить намного дальше, и возвратился вместе с ним в мастерскую.

—

Итак, мэтр Дрюжон, — начал месье Дюбуа, и взял за руку нотариуса спускаясь рядом с ним по лестнице, — мы с вами идём ко мне, чтобы вы мне показали завещание целиком, так как ваши телеграммы, которые вы отправили в мой адрес, дали мне о нем только общее и отнюдь не полное впечатление. Но все равно, вы можете похвалиться тем, что нагнали на меня страху. Знаете ли Вы, что это совсем не весело терять право наследования такого огромного состояния, которое мне должно было достаться по закону?

—

Кому говорите вы об этом, месье? — вздохнул нотариус. — Я сделал все, что мог, чтобы предотвратить удар, настигший вас, и я прошу вас полагать, что если бы это зависело от меня, вы не были бы лишены наследства… этого гигантского для моей практики состояния.

—

Да, да… я это знаю… и я вам хочу сказать, что то, в чем вы не имели успеха, за вас сделало Провидение.

—

Как это?

—

Вы мне телеграфировали плохую новость. А я вас хочу познакомить с хорошей. Завещание моего брата не стоит ничего.

—

Прошу прощения, месье, но я его видел своими глазами, и к несчастью, могу вас уверить… оно, напротив, составлено по всем правилам и совершенно законно. На нем есть дата, оно подписано и даже собственноручно написано рукой завещателя, который к тому же принял особые меры предосторожности, чтобы никто не мог оспорить его последнюю волю, и пригласив нескольких почтенных горожан, сам зачитал им его, заявив, что это было действительно выражение его последнего желания… так что к этому завещанию невозможно придраться, его невозможно оспорить в судебном порядке, и было бы ошибочно и самонадеянно надеяться, что …

—

В нем что то отсутствует… И я это знаю! Но оно недействительно, между тем, — возразил месье Дюбуа, акцентируя голосом внимание на юридическом термине, который господин Бланшелен ему преподал этим утром.

—

Оно недействительно! — повторил за ним эхом озадаченный нотариус. — Знаете ли Вы точное значение этого слова?

—

Черт возьми! Это означает, что названная в нем Бьянка Романо, единственная наследница, умерев за день до моего брата, не могла наследовать его состояние.

—

Имеете ли Вы доказательство этой кончины?

—

У меня оно будет завтра. Таким образом вы видите, что все сложилось, в результате, весьма неплохо для меня.

Нотариус качал головой и не казался служителем закона, убеждённым сказанным месье Дюбуа.

—

Вы больше не будете сомневаться в этом, когда я покажу вам копию похоронного акта.

—

Этого недостаточно, — грустно сказал мэтр Дрюжон, — поскольку Бьянка Романо не была единственной наследницей. Месье Франсуа Буае своим завещанием оставил все своё состояние двум своим дочерям, Бьянке и Пие. Если одна умерла, то тогда другая получит все совокупное наследство, если она, конечно, тоже не умерла раньше вашего брата.

—

Ах! мой Бог! — воскликнул месье Дюбуа, — все потеряно… потому что она жива, эта Пия… я видел только что эту мерзавку!

Аврора шла следом за отцом, и все слышала.

—

Я теряю намного больше, — прошептала она. — Так пусть она тоже умрёт, это гнусное создание, которое забрало у меня человека, которого я люблю, и состояние, которое мне принадлежало!

В Париже бедные люди живут главным образом в отдалённых кварталах, в кварталах, которые до сноса городской стены находились вне границ взимания городских налогов, и где, следовательно, проживание было менее дорого.

И когда эти бедные люди оставляют этот мир, их преимущественно хоронят на кладбищах, расположенных за городской стеной.

Большие кладбища, расположенные во внутренней части города, предназначены исключительно для привилегированных слоёв общества, у которых есть средства приобретать место на кладбище в бессрочное, так сказать, пользование.

На них также сохранялся угол, отделённый от остальных захоронений, для братской могилы, та же необходимая дань жизни, как и необходимость терпеть бедняков, снующих изредка на больших бульварах. Но средний класс мёртвых, тот, у кого не хватало денег на постоянную концессию, не допущен больше на эти места упокоения.

Они низведены до мест на двух пригородных кладбищах Сент-Уэн и Иври.

Земля же в деревнях в провинции для вечного отдыха принадлежит всем. Батрак с фермы там спит в той же самой земле, что и его сеньор из замка. Социальные различия в тех местах заканчиваются в могиле.

А в Париже только богатые имеют право оставлять свои кости в Парижской земле на вечные времена, братские же могилы для бедняков быстро наполняются новыми костями скончавшихся следующей ночью горемык.

Народ протестовал против такого порядка всеми возможными ему средствами, крестя странными именами эти дальние загоны кладбищ, отведённые для бедняков.

Они называли Кайеной 4 кладбище Сент-Уэн, а Иври прозвали Полем Репы 5 .

Иври-зловещее место. Там по традиции хоронили гильотинированных преступников, неопознанные трупы из морга и скончавшихся в больницах бедняков. Сент-Уэн не имеет такой дурной славы, а известен всего лишь как грустное и печальное место, как тому и положено.

У кладбищ Пер-Лашез, Монмартра и Монпарнаса есть характерные черты. У кипарисов, обрамляющих их, было время, чтобы вырасти, надгробные памятники не походят на новостройки, мох пробивается сквозь щели мраморных плит, которым уже несколько столетий. Надгробия поколений, живших до нас. Воспоминания буквально висят в воздухе.

В Сент-Уэн все датируется, образно говоря, буквально вчерашним днём… у Сент-Уэн нет истории. Это — молодое кладбище, банальное и лишённое любой величественности.

На печальной равнине на севере Парижа просто выбрали большой участок, обнесли его стенами, и отправили туда могильщиков. Никаких деревьев, чтобы этот участок хоть как-нибудь отличался от соседних земель. Также сухо и голо, а потому и не тихо и молчаливо.

Там повсюду доносятся свистки локомотивов, гудки трамваев, и даже музыка оркестров, потому что за шлагбаумом кладбища вдоль дороги, которая ведёт к нему, с обеих сторон выстроились ряды кабачков и танцевальные залы на открытом воздухе.

По этой пыльной дороге, на следующий день после визита, который месье Дюбуа и его дочь нанесли в мастерскую художника, катился около полудня фиакр, в салоне которого сидели Поль Амьен и Пия Романо.

Верро, сидевший снаружи, беседовал с кучером. Амьен предпочёл бы избавиться от компании этого горе-художника, небрежно одетого и несдержанного на язык, что было невыносимо в такой момент, но Верро присутствовал на похоронах Бьянки, и без него Амьен не смог бы найти место, где упокоилась жертва преступления в омнибусе.