Илья Рясной - Табельный выстрел

— Интересно, — сказал рыжик.

— Ну и какие предположения по веревке этой? — спросил Маслов.

Ребята с интересом втягивались в игру. Но тут точку поставил белобрысый, с яркими голубыми глазами пацан лет одиннадцати:

— Да куски веревки они забрали. А саму веревку несколько дней назад ворюги скрутили. Там все тетка причитала…

— А кто скрутил? Это ж интересно — кража веревки. Не преступление века, конечно, но тоже интригует, — сказал Маслов.

— А это у Алешки спросите, — заявил белобрысый. — Он видел, как эту веревку скручивали.

— Да ты что? — у Маслова екнуло сердце. — И где у нас Алешка?

— Наказан. Учителя на него нажаловались. Теперь дома сидит, уроки делает, — пояснил рыжик.

— Где он живет?

— Вон в том доме. В четырнадцатой квартире. А зачем он вам?

— Так надо же с веревкой разобраться. Ну, бывай, пацаны.

— А еще тот удар покажите, — попросил рыжик.

Маслов уже со всей дури влепил классический удар — но по пустым воротам. Под восхищенные взоры почитателей.

— Ну, прям… — покачал головой рыжик.

— Потому что отрабатывать удар надо. Тренироваться. А не только бегать.

— В футбольную секцию запишусь, — заверил рыжик, весьма впечатленный.

Маслов махнул ребятам рукой и направился в сторону указанного дома.

Лифта в нем не было, но вбежать на пятый этаж труда не составило. Позвонил в дверь.

— Кто там? — послышался детский голос.

— Милиция.

— Нет, не открою.

— Взрослые есть?

— Бабушка. Но ее нет.

— Да поговорить надо с тобой, Алексей, по важному вопросу.

— Бабушка сказала никому не открывать.

— Правильно. А когда бабушка будет?

— Скоро.

Бабушка появилась через сорок минут, которые Маслов провел, скучающе рассматривая в окно близ мусоропровода однотипные окрестности и думая, что все-таки раньше города строили куда краше. Однотипность пятиэтажек его несколько угнетала, хотя, конечно, радовали новые квартиры с горячей водой.

Бабушка оказалась седой, но при этом достаточно моложавой и страшно подозрительной. Из ее авоськи торчали треугольные пакеты молока и упаковки с крупой.

Она долго изучала удостоверение незваного гостя, потом оставила его на несколько минут и долго звонила в милицию по всем телефонам, выясняя, есть ли такой сотрудник из Москвы и можно ли его впустить в дом. В городе, где запросто оставляли ключи под ковриками на лестничной площадке и открывали дверь кому угодно, после страшного убийства резко повысился уровень подозрительности.

— Проходите, — наконец сменила гнев на милость хозяйка. — Только постарайтесь не травмировать психику ребенка, — в ее голосе появились интонации матерой учительницы, каковой она, скорее всего, и являлась.

В квартире чисто, достаток, новая мебель, три комнаты. Судя по всему, родители Алешки занимали хорошее положение. О чем говорил и телефон на тумбочке в коридоре — все еще редкость даже в новых жилых районах. Тот, кто являлся счастливым обладателем личного телефона, взваливал на себя общественную обязанность давать звонить соседям по всяким срочным поводам, а то и без оных.

Тощий лопоухий Лешка был в шортах, с исцарапанными руками и коленями, смазанными зеленкой, что говорило о его весьма активном нраве.

— Милиция, — протянул он с уважением, разглядывая важного гостя и постукивая пальцами по учебнику арифметики за третий класс на письменном столе в его комнате. — Я, правда, и так уже арестован.

Маслов хмыкнул, присаживаясь на мягкий стул:

— За что?

— Как стекло расколотить, так все вместе. А отвечать мне одному… Правда, я ни на кого не сказал.

— Это ты молодец… Помнишь, веревку несколько дней назад во дворе украли?

— Видел. Мы в разведчиков играли, я как раз от ребят прятался. Мужчина такой высокий. Снял веревку и ушел. Я ему крикнуть хотел вслед. Но…

— Что но?

— Испугался. Страшный он какой-то был.

— Разглядел его?

— Как вас. Я же разведчик.

— И узнать можешь?

— Как вас.

— А прокатиться на милицейской машине к нам не хочешь?

— Спрашиваете! — мечтательно произнес Алешка. — Я под арестом, а тут… Эх, бабушка не отпустит.

Начались долгие переговоры. Маслов выслушивал что-то о ранимой психике ребенка. И контратаковал железными доводами о том, что никто не отменял обязанность советских людей помогать органам правопорядка.

В общем, поехали в Управление с Алешей и его бабушкой. Еще для допроса привели педагога. Работа с малолетними — это страшная морока. Нужны при проведении следственных действий родители, учителя.

Когда все было утрясено, оперативники Алешку допросили, составили с его слов описание преступника. А потом вместе с ним засели за альбомы.

Альбом для оперативника вещь почти такая же необходимая, как авторучка и блокнот, и куда более нужная, чем пистолет. На их страницы попадают фотографии ранее судимых, а также вызывающих оперативный интерес. Есть альбомы по видам преступной деятельности — воры, разбойники. Толстые фолианты, на каждой странице фотография с номером, фамилией, именем, отчеством, датой рождения и краткой уголовной биографией — когда, где, по какой статье судим.

Алешка с интересом листал альбомы, но постепенно уставал, и тогда Маслов отпаивал его чаем, кормил печеньем с конфетами, перекидываясь историями за жизнь. Потом ребенок находил себе силы вновь приняться за работу.

Три часа пролетело. И вдруг Алешка ткнул пальцем в жутко неприятную, классически уголовную физиономию:

— Вот этот!

— Точно?

— Да я ж разведчик будущий! У меня память знаете какая!

Маслов пододвинул к себе альбом. И прочитал: «Калюжный Анатолий Владимирович, 1933 года рождения, судим по статьям 162 и 167 УК РФСР, уголовная кличка Куркуль»…

— Все, надоело, еду в Курятино, — объявил младший Калюжный, потирая заросшую щетиной щеку и глядя на брата, который целеустремленно и зло колол приобретенные вчера по дешевке и наверняка ворованные дрова.

— Что ты там забыл, малахольный? — спросил Куркуль, взмахивая топором. Движение отдавалось болью в голове, которая раскалывалась после вчерашней самогонки — ее купили по случаю с рук в Нахаловке. Там самогон всегда приличный был, а этот какой-то не такой.

— Машку забирать. Вон, оглянись. Дом запущен, бабы нет. А она выкаблучивается. Мол, не хочу с тобой жить, ты такой-сякой. А какой?

— Ты, брат, красавец, — с кряканьем Куркуль разбил очередное полено.

— А она дура, — Таксист раскурил болгарскую сигарету «Шипка» с изображением на пачке монумента, благодаря которому их прозвали «Братская могила». — Почему бабы дуры?

— Потому что бабы.

— А… Возьму ее за шкирку. Пусть работает.

— А дочка? — Куркуль перевел дыхание и поставил на землю тяжелый топор.