Александр Ли - Правосудие бандитского квартала

– Деньги не главное для нас, главное – справедливость, – говорит Тони.

И тут он прав. Тони – из мафиози старой закалки, для которых принципы – не пустой звук. Я даже уважаю этого старика, несмотря на то что временами он бывает слишком жесток, но в справедливости ему отказать нельзя. Он всегда держит слово. Если обещал вас убить, то смело заказывайте гроб и место на кладбище – зря деньги не потратите. Только поторопитесь, можете не успеть.

Стекло хоть и пыльное, но потом можно будет понять, что происходило в заброшенном складе. Наш губернатор совсем не такой безгрешный, как представляет себе большинство жителей штата. Он, как я сейчас понимаю, тесно повязан с Синдикатом. Теснее, чем можно было бы подумать. На публике он – борец с мафией, меценат и филантроп. Здесь же, вдали от посторонних глаз, он имеет возможность открыть свое настоящее лицо. Вот они, те, кто управляют светлой и темной сторонами жизни Бэйсин-Сити. Тут и начальник полиции, и глава суда, и верхушка Синдиката…

Тони предлагает голосовать, чтобы решить судьбу проворовавшегося чиновника, и сам первым опускает вниз оттопыренный большой палец, что означает – смерть. Некоторые из собравшихся не так кровожадны. Кое-кто выставляет оттопыренный палец вверх. Вряд ли из жалости. Скорее всего, примеривают судьбу попавшегося на нарушении правил на себя. Каждый не без греха.

Старик Тони считает голоса. Пока их набирается поровну – за смерть и за прощение. Не проголосовал только губернатор. Тони терпеливо ждет. Амброз О’Хара поднимает руку. Он хороший актер, способный удерживать внимание публики. Он держит ее так, что большой палец слегка колеблется в горизонтальном положении. То немного уходит вверх, то слегка опускается. При этом губернатор смотрит в молящие о спасении глаза жертвы, а на его губах змеится улыбка.

Но любая интрига должна иметь развязку. Губернатор опускает палец. Все, чиновника ждет смерть. Казнь – это прежде всего представление, зрелище. И старик Тони хорошо позаботился об этом. Думаю, и Амброз О’Хара приложил к этому руку.

Чиновника пригласили на сходку, и он приехал, ни о чем не подозревая. Обвинение и скорый суд свершили здесь. Казнь провинившегося перед Синдикатом и властью не стали доверять рукам рядовых бандитов. Ведь казнить решили одного из своих, и погибнуть он должен от рук соратников, без свидетелей. Мафия цементируется кровью.

Упирающегося чиновника валят на бетонный пол, связывают ему руки и ноги. Он кричит, молит о пощаде. Но кто услышит его крик? Только палачи и я. Но, честно говоря, мне не слишком и жаль негодяя – он заслужил то, что его ждет. И дело не в деньгах, тут Тони прав, дело в принципах. Наверняка на его совести много такого, о чем даже мне думать не хочется. Я это видел по его глазам, движениям.

Тони картинным жестом отодвигает ширму в углу склада, которую я сразу и не заметил. Теперь идущий на казнь может видеть, что его ждет впереди.

– Нет! – истошно орет он. Наверное, видел, как это происходило с другими.

Но от его желаний уже ничего не зависит. Уж лучше бы он использовал последнюю возможность и расшиб себе башку о бетонный пол. Знаете, какой бывает звук, когда раскалывается череп? Точно такой же вы услышите, бросив кочан спелой капусты на пол.

Чиновника хватают и засовывают ногами вперед в стальную бочку со срезанным верхом, он еще может стоять. Тони запускает бетономешалку. Гипс смешивается с водой, и густая масса льется прямо на голову несчастному, он все еще кричит, захлебываясь жидким гипсом. Тот течет по его волосам, лицу, заливается в рот. Я слышу надрывный кашель. Гипс, если кто не знает, схватывается очень быстро, за несколько минут. Тони и другим собравшимся – уважаемым в Бэйсин-Сити людям – совсем не надо, чтобы из чиновника получился поясной памятник. У них другие планы. Несчастного заталкивают в бочку, густая паста сходится у него над головой. Она еще колышется, движется, хлюпает. Человек пока жив. Если бы его сейчас достали, обдали из пожарного брандспойта, то, может быть, он еще был бы пригоден к земному существованию.

Но этого не происходит. Волны на поверхности стихают. Казненный заживо замурован. Тони включает шланг. И те, кто не побрезговали сунуть руки в гипс, моют их под тугой струей воды. На лицах собравшихся почти нет эмоций. Они сделали так, как велели правила, царящие в их обществе. Расплата должна быть жестокой и показательной, чтобы меньше хотелось нарушать принципы оставшимся в живых.

С мытьем окончено. Приступают к рутине. Обговариваются дела. Покупка похищенных бандами девушек для работы в публичных домах. Заказные убийства, поставки наркотиков…

Тони при этом не забывает пальцем проверять, как застывает гипс в бочке.

– Готово, джентльмены, – сообщает он. – Теперь придется еще немного потрудиться – ну и доставил же он нам хлопот. В прежние времена мы поступали проще. Ставили связанного в тазик и заливали гипсом.

Бочка тяжелая. Четверо крепких мужчин с трудом кантуют ее к выходу. Это, ясное дело, работа не для губернатора, хоть он, наверное, и самый крепкий из всех. За своим здоровьем и внешним видом следит. Теперь я даже не знаю – не то, что мне делать, я не знаю, что и думать. Мой заказчик оказался редкостным мерзавцем и преступником, достойным электрического стула. Возможно, тот, кто следит за ним, прав, желая добыть доказательства преступлений. В любом случае я продолжаю снимать на мобильный. Это профессиональное, ведь я – детектив.

Бочка исчезает из моего поля зрения. Ее, судя по звуку, уже опрокинули и катят к воде. Чтобы иметь возможность увидеть и запечатлеть финал, я подползаю к самому краю крыши. Накрапывает дождь. Капли становятся все крупнее и крупнее. Вскоре они уже гулко колотят по жести. Подо мной потрескивают старые доски. Одежда цепляется за вылезшие гвозди, шелушатся волдыри вспухшей краски. И вот я наблюдаю, как тяжеленная бочка падает в воду. Фонтан брызг летит на причал. Чиновник находит свой последний приют. За несколько дней бочка с его телом провалится в глубокий ил. И никто уже не найдет его тело. Не дай бог мне таких похорон.

Тони отряхивает ладони и коротко крестится. У него итальянские корни, и он ревностный католик. Каждое воскресенье его можно видеть в храме.

Я начинаю отползать, чтобы вновь оказаться у фонаря и заснять то, как публика будет разъезжаться.

Уж лучше бы я оставался на месте. Не зря у меня было плохое предчувствие. Чертова крыша от чертового дождя стала чертовски скользкой. Меня начинает сносить вниз, и я ничего не могу с этим поделать, кроме как беззвучно ругаться. Не помогает и то, что я скребу ногтями по крашеной жести. Путь мой не так уж долог. Вот и край без всякого ограждения.