Александр Ли - Правосудие бандитского квартала

Мы сворачиваем с дороги. Вскоре из-за холма показывается труба асфальтобетонного завода, конструкции, штабеля щебня и песка. Рядом тянется защищенное навесом от дождей битумохранилище. Свет прожекторов погашен. Наклонная труба, вращающаяся на катках, уже крутится, в ее торце голубыми огоньками мигает газовая горелка. Пока она еще работает не на полную мощность. Мой знакомый уже знает о моем приезде и подготовил все, что нужно.

Он сразу чувствует мое неразговорчивое настроение, а потому и не вызывает на беседу. Он не знает, кого мы привезли. И не надо ему этого знать. Его дело – справиться с работой и получить деньги. Крис с Биллом вытаскивают завернутое тело из машины. Мне хочется взглянуть на Александру еще раз. Когда мы ехали через город, то на Мэдисон Холле все еще красовался плакат с рекламой ее концерта. Наверное, в пустом зале все так же подвешена в воздухе прощальная нота ее последнего выступления. Последнего, если не считать оборванной в самом начале игры в «Жемчужине в короне». Но я не останавливаю моих парней, когда они проносят тело рядом со мной и принимаются, чертыхаясь, втаскивать его наверх по узкой и очень гулкой сварной металлической лесенке. Я знаю, что Александры больше нет. То, что лежит в брезенте, – ее изувеченное тело, которое скоро превратится в пепел. Она не здесь. Она ускользнула от меня и старой ведьмы. Ее унесла музыка.

Я слышу, как начинает гудеть в торце сгорающий газ. Труба вращается чуть быстрее. Грохочут металлические катки. Телу Александры предстоит совершить путь длиной в пятьдесят футов навстречу пламени. Они, наверное, уже забросили его в трубу. Но понять по звуку это невозможно, а забивать голову не хочется. Я смотрю вдаль, на переливающийся огнями бессонный Бэйсин-Сити.

И тут у меня звонит мобильник. Я достаю его и смотрю на экран. Это моя сестренка Мэри. Она звонит мне редко, может не напоминать о себе месяцами, но иногда на нее находит, и она может позвонить среди ночи. Хотя сейчас время еще не очень позднее. Это здесь, за городом, кажется, что наступила глухая ночь.

– Да, Мэри. Надеюсь, ничего плохого не случилось.

– Привет, Кевин, – отвечает она мне и, наверное, вслушивается в шум, который издает грохочущая труба.

– Я тут немного занят. Но все равно рад тебя слышать. Я всегда рад слышать тебя.

– Я не отниму у тебя много времени. Я просто хотела спросить. Если у меня появится парень, ну, такой же, как я, около шестнадцати лет, я могу с ним целоваться? Ты не будешь против? Ты не станешь его бить?

– Так появится или появился? – уточняю я.

– Это я только так, умозрительно спрашиваю. Его еще нет в реальности. Но я должна знать, как ты к этому отнесешься.

– Если только целоваться, то можно, – разрешаю я.

– Вот и все, что я хотела от тебя услышать. Пока.

Я даже не успеваю толком попрощаться с сестренкой, как она отключает телефон. Все-таки быстро она у меня взрослеет. Надо будет сделать ей подарок. Она хотела украшения с настоящими бриллиантами, а я ей купил бижутерию.

Труба останавливается. Синий ореол пламени в ее нижнем торце гаснет. Кажется, что наступает полная тишина. Но тут же слышатся шаги спускающихся по гулкой сварной лесенке Криса и Билла.

Все, того, что раньше было телом Александры, больше нет. Есть лишь рассыпавшиеся на мелкие обгоревшие осколки кости. Они очень похожи на острые камешки щебня. Скоро их смешают с горячим асфальтом и уложат где-нибудь в Бэйсин-Сити. Прохожие будут ходить по ним и не подозревать, что они шлифуют своими подошвами. Да, я избавился от тела Александры. Но почему я не могу перестать думать о ней?

Проходит неделя. На следующую «охоту» я не еду. Пусть парни поработают сами. Я им вполне доверяю. После одного мастер-класса, преподанного мной, обычно месяц-второй у них осечек не случается. Сегодня они работают для другого борделя, категорией пониже, так что и ответственности у меня меньше. Но «планку» держать надо высоко.

Мне кажется, что они задерживаются, должны были бы уже вернуться. Но звонить им во время «охоты» не стоит. Мало ли какие у них трудности возникли. Не буду мешать. Если бы что-то случилось, то позвонили бы сами.

Приезжают они поздно. Уставшие и довольные. Крис втаскивает в мой дом футляр с виолончелью и ставит его у стены, торжественно открывает. Внутри – напоминающий своими изгибами прекрасное женское тело инструмент. Его темный вишневый лак – как загорелая нежная кожа.

– Вот, старая ведьма сказала тебе передать. Сказала, что все равно никто из ее девчонок играть на ней не умеет. А эта рухлядь будет ей только напоминать о зря потраченных деньгах. Она затаила на тебя обиду, Кевин. – Крис садится в кресло, забрасывает ногу за ногу. – Хорошо мы сегодня поработали. – И он кладет на стол деньги – больше, чем я ожидал.

– Погоди, – удивляюсь я. – При чем здесь старая ведьма? Ведь вы работали сегодня на другой бордель.

– Нам просто повезло. Попалась еще одна девственница. Мы и решили, что грех будет спускать ее за бесценок во второразрядное заведение. Кэтрин всегда хорошо платит за такой эксклюзивный товар. Да и утешение ей от потери виолончелистки. Вот мы и сбагрили девчонку ей.

Крис смотрит на меня, ожидая похвальбы. Они и в самом деле молодцы. Соображают.

– Правильно сделали, – расплываюсь я в улыбке и стараюсь не смотреть на виолончель.

Она лежит в черном, бархатном изнутри футляре, как драгоценность в ювелирной лавке. Честно рассчитываюсь с парнями. Они заслужили свою долю. Я теперь даже жалею, что купил для моей Мэри драгоценности чуть дешевле тех, о которых она мечтала. Сережки и колье такие же, но бриллианты в них поменьше. Непредвиденная прибыль могла бы пойти на них. Я слегка поспешил с покупкой. Хотел сделать сюрприз.

Я отпускаю Криса с Биллом. Они могут отдыхать. За окном ночь. По небу плывут рваные облака. То и дело их озаряют вспышки молний, так похожие на голубое свечение сгорающего газа. В приоткрытом окне свистит ветер. Капли дождя стучат в стекло. Мне почему-то приходит на ум, что дым от сожженного тела Александры поднялся к небу, смешался с тучами и теперь падает на город, стучит в мои стекла.

Но почему я все время вспоминаю о ней? Почему не могу забыть о той, которой уже нет? И тут со вспышкой молнии приходит догадка. А может, я влюбился в нее? Но это чушь. Как можно любить ту, которой нет? Да и не способен я влюбиться. Я привык видеть в женщинах только товар. Товар нельзя любить, можно любить лишь деньги, вырученные за него.

Я прикасаюсь к виолончели. Трогаю ее гладкий, полированный гриф. Он теплый. Я достаю инструмент, сажусь на стул и сжимаю его ногами. Несильно, так, как это делала Александра. Провожу по открытой струне смычком. Виолончель откликается мне ровным грудным звуком, но он не чистый, к нему примешивается скрипение смычка, двигающегося по струне. И тут до меня доходит, что виолончель, как и скрипка, – инструменты, которые нельзя слушать вблизи. Когда слушаешь их издалека, то пропадает этот никчемный, но необходимый для волшебных звуков, скрежет смычка.