Саша Южный - Побег из Вечности

– Не беспокойся, – сказал он. – В этом деле полно следственных ошибок. Когда понадобится, они всплывут. Кроме того, мы предоставим следствию настоящего преступника. В судебной практике довольно часто встречаются факты, когда наказание несут невинные люди. А потом их оправдывают. Главное, все отрицай. Чтобы потом тебя не спросили, почему ты признал вину. А посадят тебя и без признания.

Судебный процесс проходил в Лионе, по месту совершения преступления. Он был недолгим. Какой-нибудь час. Я отвечал на вопросы через переводчика. Судьба развлекалась. Я был преступником у себя на родине, а судили меня во Франции, за чужие грехи. Потом мне сказали, чтобы я встал. Судья долго читал какую-то бумагу, а когда закончил, адвокат мигнул в мою сторону желтым, как у Багдадского вора, глазом и произнес:

– Поздравляю. Пожизненное.

Еще бы руку мне пожал! Больше я его не видел. Прежде чем два полицейских вывели меня в служебное помещение, я окинул взглядом зал. Сквозь его большие окна падали внутрь солнечные лучи прямо на стол судье, который не ушел из зала, а о чем-то беседовал с прокурором. Я понимал, что, несмотря на весь этот спектакль, выйду из тюрьмы через год. Но все равно на короткий миг во мне колыхнулось чувство, похожее на панику, и мне захотелось произнести: «Мама!» Можно себе представить, что испытывает человек, которого на самом деле, без дураков, только что приговорили к пожизненному заключению!

Через неделю меня отправили под Бельвиль, небольшой городок на востоке Франции. Я должен был отбывать срок в местной тюрьме.

Автобус, не спеша, полз по холмам. Я смотрел через зарешеченные окна на незнакомый пейзаж. Слева тянулась железная дорога, справа временами мелькала стальная лента реки, а за ней какие-то постройки. Нас было шестеро в автобусе. Осужденный на пожизненное заключение только я один. Через некоторое время слева проплыл какой-то городишко, видимо, это был Бельвиль. Автобус свернул к реке.

Тюрьма оказалась старой, переделанной из бывшей крепости, она стояла едва не на самом берегу реки. Во дворе меня сразу же отделили от остальных и под любопытными взглядами повели в левое крыло.

Через час, помытый, обритый наголо и одетый в синюю хлопчатобумажную робу, я стоял перед полным господином в темно-синем элегантном костюме. Господин сосал пустую трубку и сверлил меня круглыми навыкате глазами, словно пытаясь определить, что я за фрукт. Потом он посмотрел на русско-французский словарь, единственную вещь, которую я привез с собой, и усмехнулся.

– Это все, что тебе надо в новой жизни? – спросил он на английском.

– Да!

Господин покачал головой:

– Иные приезжают с большими чемоданами, надеясь устроиться с комфортом. Они полагают, что там, куда они отправятся, барахло, так необходимое им в прошлой жизни, может оказаться полезным. Глупцы, они отправляются в Вечность. А это такая вещь, которая в конце концов забирает тебя всего без остатка.

– Откуда вам это известно? – спросил я.

– Я заведую этой тюрьмой двадцать пять лет. Счастливого пути, арестант!

Потом меня отвели в камеру, которая находилась в башне. Надзиратель произнес несколько длинных фраз на французском и запер за мной дверь. Некоторое время я стоял, рассматривая тесное помещение: кровать, стол, стул, полка, открытый санузел с душем и умывальник, – потом подошел к окну. Из узкого окна, если задрать голову, был виден кусок неба и фрагмент стены со старой разрушающейся кладкой и еще кусок мощенного булыжником плаца, это если прижаться лицом к решетке и сильно скосить глаза влево. Осмотрев все это, я усмехнулся.

– Вечность! Какое громкое и не соответствующее действительности слово. Какая к черту Вечность! Тараканий угол.

И только много позже мне пришлось убедиться, что начальник тюрьмы упомянул о Вечности не ради красивого словца. Это действительно была Вечность, но совсем другая. Она простиралась по обратную сторону пространства и уходила в бесконечность того, чего мы не замечаем в повседневной жизни: запахи, звуки, шорохи, оттенки неба, заката и ночи, мельчайшие контуры кладки и изящные линии случайно занесенного ветром в окно пожелтевшего листа. Все вышеперечисленное, в свою очередь, делилось на более мелкие детали, а затем на еще более мелкие. И так до бесконечности. Это всего лишь вопрос времени, которое ты уделяешь незначительному.

Я долго стоял у окна, потом присел на кровать. «Хорошо, что лето, – мелькнуло в голове. – Значит, выйду тоже летом». Какой станет моя жизнь после освобождения, я пока не задумывался. Впереди было много времени для этого.

Потянулись дни до удивления похожие один на другой. Не прошло и полгода, как я начал открывать для себя бесконечность мелочей и мог в точности определить время по звукам. В четыре двадцать утра из Дижона в Марсель проходил автобус. Дорога находилась далеко от тюрьмы, но в такое время звук разносится на большое расстояние. И мне отлично было слышно мягкое урчание мотора. А в пять тридцать на юг из Парижа стремился поезд. Его приближение было слышно уже издалека. Я развлекался тем, что представлял себе лица пассажиров, как они одеты и зачем едут к морю. Еще я думал о том, что, когда выйду, обязательно съежу на Лазурное побережье. К концу года я уже мог определять время по оттенкам светлеющего неба.

Двадцатого августа исполнился ровно год моего пребывания в тюрьме. Я весь день ждал, когда откроется дверь, и надзиратель Фарш скажет: «Собирай вещи и на выход». Но он молча принес завтрак, а потом обед и ужин. Та же история повторилась и на второй день, и на третий. Я убеждал себя, что задержка, очевидно, произошла по причине сложности дела – оправдать человека и освободить его из тюрьмы не так просто. Гораздо легче засадить его туда. Так прошла неделя, затем вторая, потом месяц. Через полгода я перестал с ожиданием смотреть в непроницаемые физиономии надзирателей.

Сны были мутными и вязкими и не приносили облегчения. Лишь иногда снилось море. Прозрачная голубая вода, такая, какой она была на Сардинии, где мы отдыхали с Железо. В Москве уже во всю мело, а там благоухал рай. Этот мир поймал меня. И мое лицо не будет иметь той ироничной улыбки, с какой взирает на него Саня через фотографию на своем обелиске. На моей могильной плите будет фото старого глупого болвана с обвисшими щеками и потухшим взглядом. Если вообще оно будет.

Шел третий год моего пребывания в Вечности. Я уже понимал, что останусь здесь навсегда, что никто не собирается вытаскивать меня отсюда. Наверняка там, в Москве, на мне поставили крест, едва я попал в это место. Так было задумано с самого начала. В этом я уже не сомневался. И теперь мне отчетливо были видны сомнительные моменты, от которых я отмахнулся, когда мне предложили год заключения. Например, что вместо тюрьмы меня с таким же успехом могли продержать тот же год в подвале какой-нибудь подмосковной дачи. Это менее хлопотно, чем фальсификация, которую они совершили – подменив мной настоящего преступника. Подобные вещи стоят денег. И где этот тип теперь? Сомнительно, что такому подонку позволили безнаказанно гулять на свободе. Значит, опять расходы.