Сергей Зверев - Дикий опер

Колмацкий сейчас плохо слышал, видел лишь свои дрожащие ладони, и в уголках губ его скопилась слюна. Привести его в чувство ни медикаментозным вмешательством, ни посредством участия психиатра было невозможно.

– Филипп, – терпеливо повторяла штатный психолог Следственного комитета, – что вас волнует? Чем вы озабочены? Давайте поговорим об этом?

– Она что, дура? – шепотом спрашивал у Приколова Дергачев, держа сигарету бинтовой повязкой. – Она не понимает, чем он озабочен? Давайте лучше я с ней поговорю?

Майора Тоцкого час назад увезли в городской морг прямо с улицы. Дергачева бинтовали долго и терпеливо, и капитан находился под воздействием стресса.

Его расстреливали сверху в упор, с высоты двух метров, и все, за чем он мог спрятаться, – небольшая выемка в стене, но она была занята Колмацким. Коридорного в нее, поняв, что теперь стрелять будут сверху, втиснул сам капитан. И все, что оставалось ему делать тогда, когда прозвучал первый выстрел из двенадцати, – молиться и верить, что он будет, как недавно говаривал Антон Бараеву, жить.

Одна пуля чиркнула по его запястью. Вторая прошила брючину и впилась в стену.

Третья, едва не оторвав большой палец, прошила ладонь между ним и указательным.

За спиной его блажил дурниной Колмацкий. Как утопающий хватает за шею своего спасителя и тащит на дно, так и коридорный выталкивал Дергачева под огонь, пытаясь убежать из проклятого места.

Когда под ноги капитану упала дымящаяся «беретта», он сполз на заплеванный бетон и уперся в него окровавленными руками.

Дополз до верха лестницы, увидел следователя, держащего на коленях голову мертвого Тоцкого, и только тогда почувствовал боль. Еще через мгновение, не сумев с ней справиться, потерял сознание.

От тех лекарств, что ему ввели, он сейчас был возбужден, глаза его блестели нездоровым огоньком. Он словно позабыл, что теперь их осталось только двое.

– Я сам с ним поговорю, – решительно сказал Копаев, вставая и грубо провожая психолога до двери.

– Это невозможно! Человек не контролирует свой психоэмоциональный статус!

Она так и вышла – спиной вперед, протестующая.

Он дошел до сейфа, проскрежетал его дверцей, вынул бутылку водки и с хрустом свинтил пробку.

Налил себе, Дергачеву и замер над Колмацким.

Стоял он недолго. Наступив коленом на его колени, он прижал щуплого коридорного к стулу и закинул назад его голову.

Клацание зубов и глухой вой Колмацкого длился недолго. Нельзя долго выть и одновременно пить водку. Руки его цеплялись за рукава пиджака Антона, но это было сопротивление ребенка, которому ставят прививку.

Когда Колмацкий впервые в жизни выпил залпом триста граммов, он понял, что, оказывается, это вполне возможно. Особенно когда тебе при этом пальцем давят за ухо и выплюнуть жидкость нет никакой возможности.

– Кони… – сказал коридорный, когда дыхание его восстановилось. – Кони в Москве.

– Он перебрал, – предположил Дергачев.

А Колмацкий попросил сигарету, прикурил ее и расслабленно выдохнул дым в потолок.

– Я не понял, что нужно было этой бабе?

Приколов объяснил. Заодно спросил:

– Почему тебя хотели убить, Филипп? Ты что-то знаешь об убийстве Резуна?

– Да, – масляными глазами он встретил взгляд Копаева. – Его убили. В смысле – горло перерезали.

Антон смотрел на него и вспоминал свою таблицу, где справа значились потенциальные покойники, а слева – никому не нужные фигуранты. Все они стояли на сцене, когда начинался спектакль, и время само разделило их на подлежащих ликвидации и никому не нужных.

Копаев думал, что устранят Шахворостова, а они убили Дутова. Предполагал, что будет охота за Яресько, а они убрали Зазаева. Полагал, что нужно подальше прятать Майю, а они окружали Колмацкого.

Ирреальность.

Почему те, кого Антон обозначает знаком минус, бандитов интересуют, а те, за кого он боялся, здравствуют?

Он узнал почему. Понял сегодня, когда кровь изо рта Андрея сливалась ему на колени. Ответ прост. Он расследует преступление, имеющее не тот знак. Не ту символику, не то внутреннее содержание.

Значит, подобным содержанием были наполнены и предшествующие случаю с Резуном три трагических эпизода, связанных с гибелью высших должностных лиц субъектов Федерации.

– Что ты делал в гостинице в ту ночь?

Колмацкий поднял на Антона уже окончательно пьяные глаза.

– Драл Майю.

– И все?

– И все. Она позвонила, сказала, скучает… На ее языке это значит, что хочется так, что уже невмоготу. Знакомая история… Мне тоже хотелось. А искать другую при наличии такой дивы – глупость. А при ее согласии – так просто маразм. Я не прав?

– Но тебя же не за это хотели убить? – глухо спросил Антон. – Что ты мог видеть? Что слышать? Чему стать свидетелем?

Коридорный, стараясь быть по пьяни предельно честным, принялся мягко хлопать по краю стола, с каждым хлопком выдавая по предложению.

Он был дома, она позвонила. Сказала, давай проведем вечер вместе. Он приехал, залез по лестнице, она впустила. Прошли в свободный номер…

– Сразу вопрос, – перебил Антон. – Это была не смена Майи, верно? Если так, тогда почему она осталась?

Ей, сказала, с семи утра нужно было подменять подругу. И она решила не рисковать с опозданием, поскольку ехать далеко.

Копаев подумал. От дома на Добрынинском переулке до гостиницы – четверть часа езды. Даже при том условии, что женщина будет дома краситься, завтракать и напевать, встать нужно в шесть. А освободилась она в десять вечера дня предыдущего. Неувязка…

– От Добрынинского-то?..

– От какого Добрынинского? – взвился Колмацкий. – Волховская…

– А Добрынинский? – уже не имитируя удивление, уточнил Антон.

Колмацкий не знает никакого Добрынинского! Майя всегда жила на Волховской. Что?.. Сестра?.. Первый раз слышит. Он бы знал. Черт… Что ж он так сегодня напился…

А что касается «видел – не видел», он может ответить следователю Приколову, как человеку, которого уважает, честно, как человек, требующий к себе хотя бы немного уважения.

Пришел – увидел – полюбил. Ушел. И, если его всякий раз за это убивать, то стрелять его нужно было еще в восьмом классе, когда он склонил к сексу двадцатилетнюю пионерскую вожатую прямо в пионерской комнате.

Колмацкого, погрязшего в воспоминаниях реальных и надуманных, уже с трудом держащегося на ногах, увели. Психолог уже успела сходить к начальнику и доложить, что следователь опоил свидетеля и теперь свидетеля несут к выходу, чтобы положить на какую-нибудь лавочку.

Это была ложь чистой воды. Начальник уже был осведомлен о том, что свидетеля несут на муровскую «кукушку». Психологи, они… Просто мало кто знает, что психологи в большинстве своем как раз те, кому помощь психолога нужна в первую очередь.