Кирилл Казанцев - Когда-нибудь я ее убью

Девушка сидела на обледеневшей траве, сидела, согнувшись в три погибели и надрывно кашляла: до слез, до испарины, до хрипоты. Ткнулась лбом в колени, вздрогнула и разогнулась рывком, подоспевшая врач попыталась уложить ее на спину, но девушка помотала головой и снова зашлась в кашле.

— Видал? — буркнула позади фельдшер, — отравление продуктами горения средней степени. Машина загорелась, когда она за руль села, дым повалил, дальше никто ничего толком не видел. Полицаи приехали и уехали сразу: трупа нет, претензий у пострадавшей нет, несчастный случай в чистом виде.

— Претензий? — Егор поставил носилки и посмотрел на девушку, на ее бледное, как ему показалось, с синевой, перепачканное сажей лицо, на растрепанные длинные волосы. Стрижка странная, но ей идет — с одной стороны почти до плеч длиной, с другой — едва ли до подбородка, и края рваные. Присмотрелся и сообразил, что никакая это не стрижка, волосы обгорели с левой стороны, со стороны окна, если девушка сидела за рулем. И со спины тоже — девушка снова согнулась в приступе кашля, глянула на Егора серыми, насмерть перепуганными глазищами и вдруг свалилась на траву, прижала ладони к животу. Врач и фельдшер бросились к ней, через несколько мгновений запах нашатыря перебил гарь, что несло от машины, и Егор услышал:

— Еще чего, тоже мне вздумала! Зовут тебя как? Слышишь меня? Фамилия твоя как, имя?

Фельдшер зря надрывалась, девушка лежала на спине, хватала ртом воздух, и все никак не могла надышаться, кашель душил ее.

— Больно, — разобрал Егор, увидел, как девушка прижимает руки к сердцу, но руки плохо слушаются, двигаются еле-еле, и кожа на правой ладони ярко-розового цвета — обожглась, когда за ручку схватилась или за что другое. Девушка перевернулась на бок, и ее стошнило.

— Я тебе дам… — Черт, мать вашу. — В чрезвычайных ситуациях врач, воспитанная, вежливая и интеллигентная женщина, мать двоих детей, выражений не выбирала, и Егор сразу понял, что дело дрянь. Точно — в дело пошел чемоданчик, врач сама набирала лекарство в шприц, фельдшерица сноровисто расстегивала на девушке короткую шубку, разматывала шарф. Стянула его, брезгливо покрутила в руках и отшвырнула к машине — шарф превратился в тряпку, мокрую, грязную и обгорелую. Он принял на себя основной удар, прикрыл голову и шею хозяйки, не будь шарфа — ожогов не миновать, а так, считай, легко отделалась.

— Егор, глянь, может, тут где-нибудь ее сумка! — не глядя на водителя, крикнула врач, — мне потом кучу бумажек писать. Она ж ничего не скажет…

Не скажет, понятное дело, в отключке или в шоке, что, считай, одно и то же. Что ж тут было, с чего бы машине гореть… Проводку закоротило, водитель решил покурить в салоне, а рядом случайно кто-то бензин разлил. Им пованивает, кстати, несильно, но ощутимо. Может, так и надо, но сейчас не об этом. Девушку-то они в больницу привезут, врачам сдадут, понятное дело, сдадут без имени и фамилии. «Неизвестная, на вид 25–27 лет, в бессознательном состоянии поступила в приемный покой ЦРБ с диагнозом „отравление продуктами горения“». Неизвестная. Его мать тоже неделю в морге пролежала как неизвестная, едва не похоронили под табличкой с номером, хорошо, добрый человек помог, дай бог ему здоровья. Неизвестная.

— Еще чего, — пробормотал Егор, — не война, разберемся.

Покрутил головой и направился к поредевшей, но не сдававшей позиций толпе любопытных, на ходу выбирая, с кого начать. Первым на пути оказался тот самый дядя в пальто поверх пижамы, набычился, глядя на приближавшегося Егора.

— Кто такая, знаешь? — дядя замотал длинной лысой башкой, показывая, что он не в курсе.

— А ты? — на этот раз в несознанку пошел пузатый коротышка в синем пуховике. Этого до того проняло, что дедок нахлобучил по самые глаза шапку и потащился к ближайшему подъезду, точно устыдившись своей неуместной любознательности.

— Она не местная, квартиру снимала в крайнем подъезде. Месяц или полтора назад приехала, — Егор повернулся на голос. Это оказался высокий, чуть сутулый седой пенсионер с прекрасной осанкой. Голову он держал высоко, и хоть был ниже Егора на голову, смотрел на него, точно сверху вниз.

— Зовут ее как? Фамилию знаешь? — пенсионер величаво покачал головой, глянул Егору за плечо. Пришлось обернуться — врач и фельдшер укладывали девушку на носилки, на лице «неизвестной» Егор заметил кислородную маску. Готово дело, сейчас ее загрузят в машину, и «газель» полетит по городу, наплевав на правила движения, с воем полетит, с горящей «люстрой», по встречке, по разделительной — как придется. Неизвестная.

— Она из машины с сумкой вышла, — проговорила пожилая полная блондинка и поежилась на налетевшем ветру. — Потом к ней двое подошли, сумку забрали…

— Давно? — ринулся к тетке Егор, — давно подошли, забрали? Куда пошли, кто видел?

— Туда, — пискнула оторопевшая под натиском бабуля, — за пару минут до вас успели, сволочи. Как только милиция уехала. Если бы вам чуть-чуть пораньше…

Если бы да кабы — Егор глянул на часы. Без четверти десять, у мародеров было предостаточно времени, чтобы выпотрошить сумку и смыться. Пятнадцать минут — огромный срок, деньги и телефон, понятное дело, уже не найти, но вот паспорт ворюги могли выкинуть. Да так и сделали, скорее всего, и валяется он где-то поблизости вместе с сумкой, если не подобрал кто. Неизвестная. Это мы еще посмотрим.

— Егор! — услышал он голос фельдшерицы, повернулся, шагнул к ней, но тут же рванул в другую сторону, крикнул в ответ:

— Подождите, я быстро!

И побежал в указанном бабкой направлении под одобрительный гул «зрителей», побежал, глядя под ноги и по сторонам.

Детская площадка ранней весной — зрелище жалкое во всех отношениях. Пропойцы и собачники оставили здесь свои следы, постарались и бездомные — как люди, так и их четвероногие друзья. В снегу у песочницы торчали бутылки и смятые банки, рядом с качелями валялись картонные фрагменты «пусковых установок» для фейерверков, забытых еще с новогодней ночи, а от пластикового желтого домика воняло так, что подойти и посмотреть, что внутри, побрезговали и крысы с ближайшей помойки. Но то крысы, существа разборчивые в еде и чистоплотные, а вот двуногим было все равно, уже издалека Егор заметил внутри за маленьким окошком какое-то движение, потом донеслись голоса. Мат в основном, но тон был довольный — приматы внутри явно чему-то радовались. Раздался короткий тошнотворный треск, потом стук, частый и глухой, будто что-то сыпалось на пол, вернее на грязный снег, скользкий и вонючий.

Довольное урчание, тихий звон, звук такой, точно рывком расстегнули «молнию» — ждать было нечего. Егор пригнулся, задержал дыхание и ввалился в затхлый полумрак. Пахло паленой пластмассой и мочой, домик давно превратили в общественный сортир, он же пивная, он же уютный уголок, где можно по-быстрому ширнуться. Мятые банки, разнокалиберные бутылки, шприцы и презервативы вперемешку со снегом и обертками от дешевой еды, и над всем этим топчутся два аборигена, в черных пуховиках и трениках, один почему-то в лыжных ботинках, второй в кроссовках, что явно не по сезону. Но аборигену на погоду начхать, что по синюшной роже прекрасно видно, второй, в ботинках, не так индифферентен. И до того напоминал многодетного грабителя Яковлева, что Егор на миг невольно уверовал в воскресение мертвых и жизнь будущего века, потом пригляделся получше и успокоился — не он. У того рожа вовсе уж зверской была, даже после смерти, и по всему видно, что производитель многочисленного некачественного потомства интеллектом не блещет и разум его образованием и воспитанием не обезображен, а тут даже навскидку просматриваются как минимум три класса церковно-приходской школы. «Яковлев» первым и узрел Егора, выпрямился, насколько позволял низкий потолок и забубнил: