Кирилл Казанцев - Когда-нибудь я ее убью

— Меня теперь что — посадят? — откликнулся на мысли друга Игорь, — а как же… Как же Лариса, свадьба… Ведь все готово, роспись в среду… Егор, что делать, а? Что делать?

Апатию и спокойствие как рукой сняло, Игорь вскочил, кинулся зачем-то во двор, прибежал с топором и принялся оттирать его первой попавшейся под руку тряпкой. Отшвырнул ее, забегал по комнате, споткнулся о ноги убитого и налетел на стол. Посуда и бутылки полетели на пол, тарелка с колбасой свалилась на живот убитого, куски шлепнулись в темную лужу у его головы. Игорь шарахнулся назад и вскрикнул от боли, когда Егор аккуратно заломил ему руки за спину, отобрал топор и швырнул его через порог во двор.

— Тихо, тихо, — он потащил Игоря следом, выволок из дома, толкнул к машине, — тихо, не ори.

Игорь плюхнулся на траву, отполз к колесу «Тойоты», привалился к нему и заорал так, что с березы слетели угнездившиеся на ночь вороны:

— Что делать, что? Его же убрать надо, он скоро протухнет на такой жаре! Может, дом поджечь? — вскинулся Игорь, попытался подняться, но Егор толкнул его обратно. Но идея с поджогом дома уже вцепилась липкими когтями в помутившийся разум невольного убийцы, Игорь вскочил легко и бросился к дому, но Егор успел подставить приятелю подножку, и тот растянулся на траве.

— Уйди! — заорал он, видя, что Егор подходит ближе, — уйди, не лезь! Не мешай мне… — и зажмурился от пары хороших пощечин, а потом еще от нескольких, затих, сел на траве, поджав колени и глядя в одну точку перед собой. Луна теперь светила сбоку, на траву падали острые причудливые тени, они жили своей жизнью, шевелились и мелко подрагивали и, казалось, вот-вот оторвутся от источников и прошмыгнут к забору.

— Тихо, — повторил Егор, — не ори. Что-нибудь придумаем.

Суд состоялся через два месяца, в конце сентября. На первом же заседании выяснилось, что убитый Игорем грабитель — некто Яковлев А. А., безработный, ранее не судимый, отец семерых детей, проживал в той же деревне, через два дома от Игоревой дачи. Дом снимал, так как своего жилья не было и не предвиделось, промышлял чем придется, чтобы прокормить такую ораву и вечно беременную жену, а пользоваться контрацептивами отказывался по религиозным соображениям. Тетка неопределенного возраста с редкими серыми волосенками и бесцветной мышиной мордочкой, истасканная, как швабра в пионерлагере, постоянно рыдала, норовила свалиться в обморок, а в периоды просветления поведала суду, что ее муж пришел в дом Игоря, чтобы попросить денег детям на молоко. Пришел со старшим сыном, попросил вежливо, а злые пьяные люди огрели многодетного отца топором по голове, и хорошо, что старшему сыну, надежде и опоре осиротевшей семьи, удалось вырваться из лап алкоголиков и убежать. Убежать с добычей, как выяснилось, у молодого человека обнаружился телефон Романа — тот забыл его в запале, когда уходил из дома. В суд он не пришел, как и Рита, как и Игорь. Его допросили как свидетеля и на заседание не вызвали, поэтому приговор Егор выслушал в одиночестве. Три года за причинение смерти по неосторожности, и то адвокат потом сказал, что это победа — за многодетного грабителя могли дать и больше, да менты повели себя как люди. Описали все, что оказалось в карманах трупа, нашли владельцев и выяснили все досконально — где пропало, когда, при каких обстоятельствах. Плюс учли заявления деревенских, тоже достаточно нахлебавшихся от благочестивой на первый взгляд многодетной семейки, жене Яковлева пригрозили лишением материнских прав за антиобщественный образ жизни и за ненадлежащее выполнение обязанностей по воспитанию несовершеннолетних, и дело объявили закрытым.

А Егора увезли еще через неделю, увезли на три с половиной года отбывать за убийство, три с половиной года в обмен на клятвенное обещание Игоря сделать все, что ему скажут. «Мать на тебе и Ритка, проследишь, чтобы все у них нормально было, чтобы тварь какая близко не подошла. Денег им дашь, если понадобится, где возьмешь — не моя забота» — этот разговор во дворе дома, где за дверью лежал труп, разговор при полной луне, катившейся к дальнему лесу, Егор помнил до мелочей. А вот все, что было потом, в памяти не отложилось: мелькали несвязанные куски, фрагменты разговоров, чьи-то лица, заплаканная бледная мать в зале суда, и чужие, кругом чужие, ни одного знакомого человека, сплошь любопытные и случайные люди. Может, так и должно быть, может, так и надо, и Ритке нечего здесь делать, и Роману тоже, да он, поди, ничего и не знает или зол на приятеля до сих пор. И уточнить все, узнать досконально, выяснить и расспросить их он сможет лишь через три года, даже через три с половиной. И это только кажется, что ждать долго, по словам адвоката, Чалову Егору Сергеевичу крупно, просто сказочно свезло, и за такой срок он должен всех богов, что есть на небесах и под землей, денно и нощно благодарить, и времени у него на это впереди предостаточно.

Каждый, кто работал сутками, знает, что самый поганый час — последний, двадцать четвертый по счету, хуже него только работа в новогоднюю ночь. Именно так утверждали новые коллеги, и Егору это правило только предстояло проверить. Сам он трудоустроился лишь три месяца тому назад, чем порадовал участкового, при каждой встрече намекавшего, что пора бы вновь стать полезным для общества или хотя бы попытаться. Егор честно пытался, аж два раза — сначала хотел вернуться на старую работу, но от ворот поворот дали незамедлительно, бывший начальник даже по телефону обсуждать ничего не стал, сразу распрощался и положил трубку. И вторая попытка, через месяц, по найденному в местной газете объявлению: «коттеджному поселку требуется охранник».

Три года назад, как и десять лет, как и пятнадцать, как и задолго до рождения Егора на этом месте был сосновый лес, река и широченные луга по обоим ее берегам. Но изменилось все стремительно, круто и решительно — за внушительным забором скрывался, можно сказать, целый микрорайон для состоятельных господ. Микрорайон со своими дорогами, улицами, магазинами в количестве трех штук, гипермаркетом, конноспортивным комплексом, салонами красоты, ресторанами, клиникой, олимпийским бассейном и вертолетной площадкой. Последнее вызывало особое изумление — до Москвы от поселка полсотни километров, не считая собственной, ровной, как полированная доска, дороги примерно семи с половиной километров длиной. Впрочем, проживавшие за забором господа явно были не из тех, что будут покорно торчать в пробках. Пользоваться спецсигналами им то ли скромность не позволяла, то ли другие соображения, но воздушное сообщение между мегаполисом и поселком под соснами почти не уступало наземному. А ровная, как кусок немецкого автобана, невесть откуда взявшегося на просторах русской Средней полосы, дорога упиралась в ажурные высоченные ворота, дальше виднелись чистенькие административные здания и за ними — собственно коттеджи, выросшие под вековыми соснами. Дальше, как помнил Егор, была река с песчаными берегами, но воспоминания ими так и остались — дальше помещения для охраны путь был закрыт. Тесты Егор прошел влегкую, а как дошло до оформления, всплыла судимость, и потенциальному охраннику указали на дверь. Это было последней каплей, обида и горечь захлестнули, накрыли с головой, и Егор уехал на дачу, жил там месяца полтора один, осенью, когда и дачники все разъехались, и в поселке остался только он, глухой сторож-пенсионер и несколько бездомных псов.