Кирилл Казанцев - Когда-нибудь я ее убью

— Замерзла? — выдохнул ей на ухо. — Ничего, уже пришли. Вон дома, видишь? Мой тут недалеко…

Но Вика смотрела в другую сторону, на негустой лесок слева от проселка и еле заметные в темноте, тускло блестящие металлические оградки. Кладбище, это просто кладбище, замерзшее, заснеженное, тут даже ворон нет, и белки поразбежались. Никого там нет, а Вика стоит как вкопанная и глаз от могил за деревьями оторвать не может, дрожит как лист осиновый и не двигается.

— Чего испугалась? — Вика вздрогнула, и Егор услышал, как у нее стукнули зубы. Совсем дело плохо, тут не простудой, тут кое-чем покруче дело обернуться может, а идти им осталось всего ничего.

— Там же мертвые, — он повел Вику дальше, — они тебе ничего не сделают. Живых надо бояться, эти свое отгуляли, лежат теперь под березками и сны глядят…

Бормотал что-то еще, нес такую чушь, что у самого уши вяли, Вика шла, как под гипнозом, даже спотыкалась, как кукла неживая, смотреть было странно и жутко. Пролезла вслед за Егором под шлагбаумом, побрела по щиколотку в снегу, не обращая на холод и ветер ни малейшего внимания, шла, засунув руки в рукава и опустив голову, и прошла бы мимо дома, если бы Егор не догнал ее и не дернул за пояс.

— Все, пришли, — он втолкнул Вику в темную холодную прихожую, закрыл дверь и первым делом пошел на кухню. Зажег свет, включил воду — холодная, разумеется. Быстро разобрался с водонагревателем и выглянул в коридор. Вика сидела на ящике со старым барахлом, привалилась к стене и закрыла глаза. Егору вдруг показалось, что девушка плачет, подошел, присмотрелся — нет, дрожит от холода, трясется, как котенок, что свалился в прорубь. Егор скинул куртку, накрыл Вику и пошел в кухню, включил чайник, снова выглянул в коридор — без изменений, но хоть смотрит осмысленно, пытается что-то сказать, а у самой синеватые губы свело то ли спазмом, то ли от холода.

— Чай есть? — разобрал он, кивнул и подумал, что до чая еще далеко, а случай экстренный, и промедление пневмонии подобно. Вернулся в кухню, нашел в шкафу початую бутылку водки, налил полную стопку и вынес в коридор.

— Пей, быстро, — Вика взяла стопку и уставилась на нее вовсе уж бессмысленным взглядом.

— Что это…

— Водка, разумеется, — оборвал девушку Егор, — пей, кому говорю. Ну, давай. Вот так, умница. Теперь до дна, до дна, вот так. И еще глоточек — за маму, за папу…

Вика поперхнулась, фыркнула, зажала ладонями рот и закашлялась. Но огненная вода уже обожгла ей желудок, всосалась в кровь, Вика протянула Егору пустую стопку и, еле ворочая языком, проговорила:

— Запить… Воды дай…

— Еще чего, — Егор поднял Вику с ящика и повел в кухню, — воды, запить. Ну и замашки у вас, девушка, где только нахватались. Кто ж водку запивает, ее закусывать надо. Сейчас все будет.

Посадил Вику на стул к окну, прикидывая на ходу, что бы такое по-быстрому сообразить, и не придумал ничего лучше, как выложить на сковородку содержимое двух банок тушенки и поставить сковородку на плиту. Сел напротив Вики, налил себе полстопки, подумал, долил доверху и наполнил Викину емкость.

— Я не буду, — запротестовала та, но Егор слушать ее не стал, двинул легонько своей посудиной о второй звонкий бок и приказал:

— Еще как будешь. Давай, за все хорошее и за здоровье. Остальное купим.

Выпил свое одним хорошим глотком, проследил, чтобы Вика не сачковала, заставил допить и не сдержался, улыбнулся, видя, как девушка скривилась.

— Я не пью, — пробормотала она, стянула с головы шапку и принялась расстегивать шубу. Егор забрал ее одежду, вынес в коридор, вернулся и налил еще по одной.

— Я сам не пью, — признался он, поднимая стопку, — это сеанс экстренной терапии, профилактика простудных заболеваний. Поехали.

Проглотил свое, зажмурился, прислушиваясь — да, не показалось, в кухне стало намного теплее, от сковородки тянуло аппетитным душком, засвистел чайник, и даже лампочка загорелась ярче. Сковородка с тушенкой оказалась на столе, рядом появились чашки с дымящимся чаем, Егор пододвинул свою поближе, подал Вике вилку.

— Закусывай, чем бог послал.

Сам съел немного, насыпал в чашку сахар и принялся размешивать его, поглядывая на бутылку. Осталось на дне, ни уму ни сердцу, как говорится, но остатки сладки. Разлил их по стопкам, кивнул Вике:

— Закрепим успех.

И закрепили, Вика даже не поморщилась, выпила как воду и откинулась к стене. Раскраснелась, глаза блестят, ссадина на щеке стала ярко-розовой, с губ пропал голубоватый оттенок. Ожила, наконец-то, оттаяла, как Снежная королева, вернее Герда, что потащилась спасать своего названого братца. И, помнится, братец незадолго до исчезновения вел себя по-свински, что сестренку не остановило. Хотя стоп — оттаял, хоть и не весной из-под снега (прости, господи, за каламбур), именно братец, а вот Снежная королева осталась целой и невредимой. Надо будет на досуге сказочку перечитать, освежить в памяти, как все было…

Водки хватило на один основательный глоток, Егор поставил стопку, отодвинул ее на край, наклонился через стол и забрал у Вики ее пустую посудину. И сказал, глядя на девушку, на побагровевшую ссадину, на круги под глазами, на смешные густые вихры на макушке:

— Рассказывай. Все рассказывай, с начала и до конца. Все, чего я не знаю. И не спеши, времени у нас полно.

Его действительно было полно, вся ночь, хоть и мартовская, но еще по-зимнему ледяная, со снегом, ветром и точками звезд, что появлялись среди обрывков туч, появлялись и снова исчезали. Егор смотрел на них в окно, поначалу пытался угадать контуры знакомых с детства созвездий, но бросил, смотрел на свое темное отражение и на Вику. Она так и сидела напротив, обняв ладонями кружку с остывающим чаем, и говорила слегка заплетавшимся языком.

Они были не родные друг другу, Вика и ее брат Олег: овдовевший отец мальчишки женился на женщине с дочкой. Прожил с ней почти десять лет, когда пришлось расстаться: жена уехала за новой любовью, бросив Вику на отчима. Тот очередной удар судьбы перенес стойко и воспитал двоих, сестру и брата, не делая большого различия между ними, не делил на своих и чужих. А вот квартиру поделил пополам, сыну и дочери она досталась после его смерти. Олег сразу съехал, Вика осталась, жила себе несколько лет, пока Олег не решил жениться.

— Я тоже собирался, — ляпнул Егор и прикусил язык, поймав на себе пристальный взгляд Вики. Но тем она и ограничилась, обошлась без расспросов, да он бы и говорить ничего не стал. И не потому, что было что скрывать или ревностно берег свою тайну от чужих, просто ощутил вдруг всей шкурой, всем существом, какой ерундой до сих пор занимался, такой, прости, господи, фигней, что сказать попросту стыдно. Мелко все это было, глупо, несерьезно как-то, все, кроме тех трех лет, что провел вдали от дома.