Кирилл Казанцев - Нежный киллер

Она отпустила его неожиданно. Не просто выпустила, а обмякла, уронив руки на холодный асфальт, вдруг став очень тяжелой. Он стоял на коленях с окровавленным телом на руках, держась из последних сил, чтобы не закричать во весь голос. Он только раскачивался из стороны в сторону, словно убаюкивая не мертвое тело самого дорогого на свете человека, а свою никчемную жизнь. И только просил:

— Мама, ты ведь не уйдешь?.. Я люблю тебя, мама… Прости меня. Я больше никогда не сделаю так, чтобы ты на меня сердилась… Не уходи…

Подходили люди, что-то говорили. Сочувствовали. Он никого не видел, ничего не понимал. И только шептал:

— Зачем? Почему не я?.. Мама-а-а! Лучше бы я…

Он не чувствовал движения времени. Для него мир остановился, застыл в немом крике. Люди в форме попытались забрать тело матери и погрузить в какую-то машину. Он опустил мать на асфальт, прикрывая собой от чужих рук.

— Дайте воды! — раздался чей-то крик.

— Выпей. Вода… Пей! — Голоса шли с разных сторон. Олег подумал: «Это несправедливо. И зачем здесь толпа? Будь у него сейчас автомат или хоть граната, он никого бы не подпустил к матери».

— У него истерика!.. — Кому-то удалось схватить и сильно скрутить его руки. Хрустнули суставы. Его оторвали от остывающего тела, подняли, поставили на ноги.

— Мама-а-а!.. — Он забился скрученным зверем… Щелкнули наручники за спиной. И он страшно закричал. Закричал во весь голос, не сдерживая рвущуюся наружу боль…

Низкое, набухшее серой тяжелой влагой небо казалось гладким и однообразным. И свет, который шел сверху, тоже был такой же серый, сумеречный, будто доходил до земли сквозь давно не мытые стекла старых окон. Григорьев поежился то ли от холода, то ли от предчувствия портившейся погоды.

С каменным лицом он сидел возле неподвижного тела матери. Не плакал — на это не было слез, молчал, только изредка поднимал усталые глаза на проходивших мимо гроба людей. Где-то рядом сидели отец и Настя. Но Олег не узнавал никого. Он думал о своем и уносился мыслями далеко… в прошлое… в детство, где теплые мамины руки ласкали его…

Кто-то что-то говорил, но ему было безразлично. В голове со спасительной методичностью прокручивалась одна-единственная фраза, услышанная им где-то: «Смерть — обезличенность свершающегося процесса…» И он сидел тоже обезличенный, потому что очень устал, потому что болело сердце. Болело так, что было невозможно дышать. А еще потому, что болела душа.

Когда в крышку гроба ударились первые комья земли, Григорьев оторвался от своих мыслей и поднял голову к небесам, будто хотел удостовериться, видит ли все это бог? Но свинцово-черное низкое небо выглядело безжизненным. Тяжелые серые тучи переливались чернотой через край…

— Почему все именно так, батя? — Григорьев поставил очередную опустошенную рюмку на стол. После поминок они с отцом сидели на кухне их осиротевшей квартиры. — Если бы жизнь можно было листать, как книгу! Перевернул, и все…

— Время такое… страшное. Видимо, где-то неправильно жили мы с твоей мамой, — вздохнул отец, — или я согрешил, что господь так распорядился. Осиротел я, сынок.

— Это моя вина! — твердо сказал Григорьев. — Ее ничем не искупить. Но меня научили стрелять. Я умею хорошо это делать! И я отомщу. Я им всем отомщу!

— Она сломает тебя, — хмуро произнес отец, не глядя на сына.

— Кто? — Олег уставился на него непонимающими глазами.

— Система. Ты же в нее собрался стрелять?

— Система — это люди. А люди смертны.

— Патронов не хватит.

— На мой век — хватит. Я отомщу за маму, за нашу семью, за себя!

— Это называется — самосуд. И ты станешь преступником перед законом, перед людьми. Твоя мама этого бы не хотела. Каким бы несовершенным ни было государство, но это государство. Пусть убийствами занимаются те, кому по должности положено. Тебе завтра к следователю. Не забыл?

— Чего ему еще надо? Уже два раза приходили.

— А теперь тебя вызывают. Может, нашли чего?

— Они найдут! Бомжей с помойки крайними сделают, как это принято. А настоящих убийц не найдут никогда.

— А ты помоги им. Я так понимаю, эта цепочка за тобой тянется?

Олег не стал отрицать, лишь спросил:

— Как помочь?

— Расскажи следователю все, что знаешь. Пусть разбираются по закону.

— А если законы не работают, батя? Если они там, — Алексей поднял указательный палец вверх, — не боятся этих законов?!

— А ты что предлагаешь, нам всем взяться за оружие и стать такими же бандитами, что убили нашу маму?

— Нет. Я сам выйду за рамки законов! Я сам буду судить этих паразитов и убийц, которым наплевать на нас с тобой!

— Мы с мамой готовили тебя к жизни, а не к смерти, и учили тебя, сын, как могли, справедливости. Сейчас ты принимаешь поспешные решения. Мне больно так говорить, но если бог создал этот мир таким, давай оставим проблемы этого мира ему. Просто живи. Ты видишь, к чему привела твоя гордыня? Ну, убьют они еще и меня, и Настю — тебе легче станет?

— Нет, батя, я не дам им этого сделать! Уважай себя, уважай других, будь ответственен за свои поступки — я помню, отец, ты так учил меня. Нельзя осуждать за то, что человек чего-то сделать не смог. А я вот мог бы жить по-другому, но не стал. Вот за это меня нужно судить, батя! И если я не отомщу за смерть мамы, мне незачем жить!

— Ну, Ниночка, земля тебе пухом… — поднял рюмку отец, не глядя на Олега. — Не понял твой сын нас с тобой.

— Маму убили из-за меня! — сказал Григорьев.

— Нет. Просто все так сложилось. — Настя, поправив подушку, подсела ближе, провела рукой по голове, обняла.

— Я возвращаюсь в Москву. А ты должна уехать.

— Я не оставлю тебя.

— Это моя война. Ты будешь делать меня слабым — я не смогу защитить тебя.

— А что, если понадобится моя помощь, а перевязать тебя будет некому? Я не оставлю тебя!

— Ты не понимаешь. Тебе опасно находиться рядом со мной. Я не хороший.

— Ты очень хороший.

— Когда четыре года назад вернулся в Москву, я хотел воевать против всего, что определило мое прошлое. Ожесточился, не доверял никому, кроме Коляна. Не верил ни во что, кроме денег и оружия. И что в результате? Смерть мамы, опасность, нависшая над близкими, бессилие и еще большая злоба. Тупик!

— Знаешь, Олег, я где-то прочитала, что жизнь — это всегда поступок. Быть настоящим в жизни трудно, но необходимо, даже когда это невозможно. Ты — настоящий. У нас все получится.

Григорьев нашел ее ладонь и с благодарностью сжал в своей.

— Знаешь, сейчас я скажу тебе одну вещь… — Григорьев долго в раздумье смотрел на Настю, потом заговорил: — Все годы я искал смысл жизни. А в моей душе всегда жило чувство непонятной тоски о чем-то несбывшемся. Будто я совершаю в жизни какой-то бешеный забег, бегу изо всех сил первым, далеко обогнав остальных, но финиша все нет и награды нет. Для чего бегу? Ради чего?